Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

« Понедельник.

Сказать или не сказать? Нет, не скажу. Ты еще испугаешься, подумаешь, что все хуже, чем на самом деле. Нет, позволь мне ничего тебе не говорить. Я вижу, как ты надул губы из-за моей манеры сказать «а» и не говорить «б», умалчивать о чем-то и в то же время прозрачно намекать на это. Ну ладно, навостри уши и слушай. Ой, ой, ой! Слышишь, как стенает твоя Беатриче? Думаешь, она стенает от любви, воркует, как твои голубки? Нет же, она стенает от физической боли. Думаешь, у меня неизлечимая чахотка, как у «Дамы с камелиями»? Нет, любимый, дело в том, что дон Лопе заразил меня своим ревматизмом. Да ты не пугайся, дон Лопе ничем заразить меня не может, потому что… ты же знаешь… не тот случай. Но бывает, что заражают злонамеренно. Я хочу сказать, что мой тиран отомстил мне за пренебрежение к нему, передав мне при помощи цыганской волшбы или сглаза дьявольскую хворобу, от которой сам страдает. Два дня назад, вставая с постели, я вдруг почувствовала острую боль, такую острую… Не хочу говорить где: ты же знаешь, барышня, англичанка к тому же, мисс Реститьют, не может из приличия называть в разговоре с мужчиной другие части тела, кроме лица и рук. Но в конце концов, величайший бесстыдник, я тебе доверяю и скажу прямо: у меня болит нога. Ой, ой, ой! И знаешь, в каком месте? Около колена, где у меня родинка… Вот до чего дошло мое доверие!.. Ты не думаешь, что бог поступает со мной жестоко? Этого распутника пусть господь одарит на старости лет всякими болячками в наказание за все преступления против морали, что он совершил в молодости, это будет справедливо, а на меня, молоденькую, только начинающую грешить, только еще… и то при смягчающих обстоятельствах, пусть не насылает такую суровую кару ни с того ни с сего! Быть может, это тоже справедливо, но я этого не понимаю. Какие же мы простофили. Только нам и не хватало что разбираться в предначертаниях и прочем!.. В общем, повеления всевышнего меня очень огорчают. Что со мной? Это скоро пройдет? Порой я прихожу в отчаяние и думаю, что вовсе не бог, не всевышний, а всенижний наслал на меня этот недуг. Дьявол — злой человек и хочет отомстить мне за то; что я заставила его побеситься. Незадолго до знакомства с тобой я от безысходности призывала его, а узнала тебя — и послала его подальше. Ты спас меня от его когтей. А он, проклятущий, поклялся отомстить мне, и вот видишь. Ой, ой, ой! Твоя Реститута, твоя Пакита да Римини теперь хромает. Не думай, что я шучу: я не могу ходить… И меня ужас берет от мысли, что если бы ты был здесь, мы не смогли бы видеться у тебя в студии. Хотя нет, я ходила бы туда, ползком, но ходила бы. А ты будешь любить меня такую, хромоножку? Не будешь насмехаться надо мной? Не утратишь свою иллюзию? Скажи мне, что нет, скажи, что эта хромота пройдет. Приезжай сюда, я хочу увидеть тебя, меня страшно угнетает то, что я забыла, как ты выглядишь. По ночам я подолгу стараюсь представить себе тебя, но ничего не получается. И что я тогда делаю? Восстанавливаю по-своему твой образ, создаю тебя, напрягая все свое воображение. Приезжай скорее, а по дороге попроси господа бога, как прошу его я, чтобы, когда ты приедешь, твоя феноменша уже не хромала».

« Вторник.

Ура, сеньо Хуан, деревенщина, пошляк, землепашец, финиковый мавр, ура! У меня уже ничего не болит. Сегодня я не хромаю. Какое облегчение, радость-то какая! Дон Лопе тоже радуется тому, что мне лучше, но мне кажется, в глубине души он сожалеет, что его раба уже не хромает, потому что хромота, словно цепь, привязывала меня к его распроклятой персоне… Твое письмо меня очень рассмешило. То, что ты усматриваешь в моей болезни всего лишь вывих от прыжков, которые я совершаю, взбираясь на высоченный трон бессмертия, очень даже остроумно. Но меня огорчает, что ты упорствуешь в этой нелепой привязанности к своему дурацкому хозяйству. Жизнь коротка и нужно наслаждаться ею! Искусство и слава гроша ломаного не стоят! Разве не ты говорил это, когда мы с тобой познакомились, хитрец из хитрецов? А еще ты говорил, что вместо того, чтобы прыгать и суетиться, мне следовало бы сидеть дома и заниматься домашними делами! Не могу, дорогой мой, не могу, с каждым днем они привлекают меня все меньше! Чем больше меня учит Сатурна, тем хуже у меня все получается. Если это очень большой недостаток, будь ко мне снисходителен.

Как же я счастлива! Во-первых, ты пишешь, что скоро приедешь. Во-вторых, я уже не хромаю. В-третьих… нет, что в-третьих, не скажу. Ну ладно, чтобы ты не ломал себе голову, проговорюсь. Прошлой ночью мне не спалось, и одна мысль все кружила и кружила у меня над головой, пока не проникла в нее и не свила там себе гнездышко. Теперь она не дает мне покоя, и я тотчас же сообщу тебе в чем дело. Так вот, чтобы ты знал: я наконец решила свою мучительную проблему. Сфинкс моей судьбы отверз свои мраморные уста и сказал мне, что для того чтобы быть свободной и честной, чтобы наслаждаться независимостью и жить своим трудом, я должна стать актрисой. И я ответила «да», это мне по душе, я чувствую себя актрисой. До последнего времени я сомневалась в том, что у меня есть способности к сценическому искусству, а теперь уверена, что есть. Они сами кричат мне об этом. Изображать чувства, страсти, жизнь! Иисусе, что может быть легче! Да ведь я умею чувствовать не только то, что на самом деле в данный момент чувствую, но и то, что чувствовала бы в разных житейских ситуациях! При этих-то данных да с хорошим голосом и такой фигуре, что… ну, скажем, смотреть не противно, больше ничего и не нужно.

Знаю, знаю, что ты скажешь: что мне не хватит присутствия духа, чтобы вынести взгляды публики, что я сорвусь… Нет уж, нет уж, чего это ради я стану волноваться! У меня нет стыда — в лучшем смысле этого высказывания, разумеется. Клянусь тебе, что я хоть сейчас готова играть в самых трудных любовных драмах, в самых изящных и остроумных комедиях. Что? Ты смеешься? Не веришь мне? Попробуем и увидим. Только бы меня выпустили на сцену, а там ты увидишь, на что способна твоя Реститута. Ничего, ничего, ты еще в этом убедишься. Что ты на это скажешь? Я воображаю себе, что тебе это придется не по нраву, что ты будешь ревновать меня к театру. Если первый любовник будет обнимать меня, если я буду кокетничать и говорить нежные слова какому-нибудь актеришке, тебе это не понравится, так ведь? И ты не придешь в восторг от того, что двадцать тысяч шалопаев влюбятся в меня, и будут носить мне букеты, и сочтут себя вправе признаваться мне в испепеляющей их страсти. Да нет же, не глупи. Я люблю тебя больше жизни. Только будь добр, согласись, что искусство театра — это благородное искусство, одно из немногих, которым может заниматься честная женщина. Согласись и с тем, что эта профессия предоставит мне независимость, и тогда я смогу любить тебя еще сильнее, особенно если ты решишься стать великим человеком. Сделай милость, стань великим, я не хочу, чтобы ты превратился в пошлого и невежественного помещика. И не говори мне о сладостном полумраке. Я хочу света, как можно больше света».