Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

За его спрятанными в глубине души мучительными переживаниями трепетало чувство удовлетворенного самолюбия, таился обыкновенный человеческий эгоизм. «Теперь она навсегда привязана ко мне! Теперь она от меня не уйдет!» Повторяя про себя эти слова, он в то же время, казалось, хотел подавить вызываемое ими чувство радости, ибо причина была не совсем подходящей для того, чтобы радоваться.

Войдя к Тристане, он застал ее расстроенной и, чтобы успокоить и ободрить девушку, употребил все свое красноречие, доказывая всяческими хитроумными доводами бесполезность наших нижних конечностей. Тристана немного поела через силу, а бедный Гарридо не смог проглотить ни кусочка.

В два часа пополудни молчаливо и торжественно вошли в гостиную Микис, Руис Алонсо и студент-медик, ассистировавший последнему при операциях. Он нес тщательно завернутый в холстину ящик с инструментами. Немного погодя пришел еще один помощник и принес несколько флаконов с антисептическими растворами. Дон Лопе встретил их, как осужденный на смерть встречает палача, когда тот является испросить у него прощения и подготовить к казни.

— Господа, — проговорил он, — все это очень печально… — И больше не смог произнести ни слова.

Микис вошел в комнату больной и сказал шутливым тоном:

— Ну, красавица, мы еще не пришли… то есть пришел пока я один. Посмотрим, какой у вас пульс…

Тристана побледнела и посмотрела на доктора с испугом и мольбой во взгляде. Желая утешить девушку, Микис стал заверять ее, что не сомневается в успехе лечения, что ее возбуждение — признак скорой поправки и что для успокоения он даст ей понюхать эфира.

— Ничего страшного, голубушка, достаточно накапать немного эфира на носовой платок, понюхать его, и расшалившиеся нервы сразу угомонятся.

Однако не так-то просто было обмануть ее. Несчастная девушка догадалась о намерениях дона Аугусто и сказала, силясь улыбнуться:

— Вы хотите усыпить меня… Ну ладно. Мне даже хочется испытать этот глубокий сон, который сильнее боли, какой бы страшной она ни была. Какое это наслаждение! А если я не проснусь?

— Как это не проснетесь? Вы нас, медиков, за простофиль принимаете?

В это время в комнату вошел подавленный, полуживой дон Лопе. Доктор, отвернувшись от больной и поставив на комод флакон с чудодейственным средством, решительно принялся за подготовку наркоза. Он сделал углубление в своем носовом платке, вложил туда пропитанную хлороформом вату, и в комнате сильно запахло яблоками.

— Как хорошо пахнет! — сказала девушка и закрыла глаза. Казалось, что она молится.

Аугусто без промедления приложил платок к ее носу. Через какое-то время сон, в который впала девушка, прервался резкими движениями, эпилептическими судорогами и бессвязным, как в состоянии опьянения, бормотанием.

— Я не хочу, не хочу… У меня уже не болит… Зачем считать?.. Я играю все сонаты Бетховена, как замечательно я играю… И вот приходят какие-то бесстыжие типы и щиплют меня за ноги!.. Пусть меня режут, пусть… А я все играю. У фортепиано нет от меня секретов… Я и есть сам Бетховен, я его сердце, его плоть, только руки у меня не его… Не отнимайте у меня мои руки, ведь тогда… Нет, я не отдам эту руку, я буду держать ее другой, а другую — этой, и тогда они ни одной не отнимут. Микис, вы не рыцарь и никогда им не были, вы не умеете обращаться с женщинами, тем более со знаменитыми артистками… Я не хочу, чтобы сюда пришел Орасио и увидел меня такой. Он может подумать что-нибудь дурное… Если бы мой сеньо Хуан был здесь, он не допустил бы этого надругательства… Связать беззащитную женщину, положить ей на грудь такой огромный камень, такой огромный… да еще насыпать пепла на ее палитру, чтобы она не могла писать… Это бесчеловечно! Ах, как пахнут цветы, которые я нарисовала! Разве они могут пахнуть, как живые, если я их нарисовала? Вот она, сила художнического гения! Надо еще раз подправить картину «Пряхи» [55] « Пряхи » — одна из самых значительных картин великого испанского живописца Диего Веласкеса (1599–1660). , может, удастся сделать ее получше. Совершенство, ох, это дьявольское совершенство, как его достичь?.. Сатурна, Сатурна, иди ко мне, я задыхаюсь… О, какой сильный запах у этих цветов… Нет, это запах картины… Чем картина красивее, тем она ядовитее…

Наконец Тристана утихла, уснула с приоткрытым ртом и недвижно застывшими зрачками… Время от времени она жалобно, как ребенок, стонала. Это было похоже на робкую попытку сбросить с себя навалившийся на нее каменной плитой тяжелый сон. Она еще не совсем уснула, когда вошли два других мясника, как называл их про себя дон Лопе, и как только они убедились, что наркоз подействовал, положили больную на топчан с подушкой и, стараясь не терять не то что минуты, а даже секунды, принялись за свою скорбную работу. Дон Лопе стискивал зубы и время от времени, не в силах наблюдать столь мучительную сцену, уходил к себе, потом возвращался, стыдясь своего малодушия. Он видел, как ей накладывают похожий на змею резиновый жгут, как делают надрез, как вырезают лоскут кожи для культи. Когда же после ловких манипуляций хирургическим ножом потекла первая кровь, его молодушие вдруг обернулось стоической твердостью духа, неподвластной угнетению. Его сердце билось ровно, и на лице не дрогнул ни один мускул за все время жестокой операции, проведенной тремя медиками с величайшей виртуозностью. Через час с четвертью после усыпления больной Сатурна поспешно выходила из комнаты, держа в руках длинный узкий предмет, обернутый простыней. А некоторое время спустя, когда уже были перевязаны артерии и зашита кожа на культе, а швы обработаны антисептическим раствором, сеньорита Релус стала медленно пробуждаться от сна, начиналась ее новая жизнь, ее воскресение после некоего подобия смерти. Она как бы восставала из могилы, где пахло яблоками и где она оставила две трети своей больной ноги.

— Ох, мне все еще больно! — были первые слова, произнесенные ею по возвращении из мрачной пропасти.

На ее бледном лице было выражение растерянности и беспокойства, как у людей чересчур мнительных, когда они сосредоточивают внимание на своих органах, прислушиваются к своему дыханию и биению крови в жилах, мысленно ощупывают мышцы и наблюдают за их нервным подрагиванием. Нет сомнения, что несчастная в этот момент сосредоточивала свои мысли на отсутствии одной из нижних конечностей, пытаясь напряжением ума восстановить ее такой, какой она была до болезни, — здоровой, сильной и изящной. Без особенных усилий ей удалось представить себе, что у нее по-прежнему две ноги и что она ходит так же легко и изящно, как в прежние времена хаживала в студию Орасио.