Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

— Сеньор!

— Чтобы понимать эти вещи, Сатурна, надобно… понимать их. Ты тупоголова и не видишь дальше своего носа. Тристана — женщина очень умная, да еще наделенная пылким воображением… Она влюблена…

— Знаю я.

— Ничего ты не знаешь. Она влюблена в человека, которого нет, потому что если бы он был, Сатурна, то это был бы сам господь бог, а богу недосуг спускаться на землю, чтобы тешить девчонок. Ну, хватит болтать, неси мне кофе.

Сатурна побежала на кухню, а вернувшись с чашкой кофе, позволила себе прокомментировать последние слова дона Лопе.

— Сеньор, я говорю вам, что они любят друг друга, и дон Орасио хочет повидать сеньориту… Он придет с добрыми намерениями.

— Придет с добрыми, уйдет с дурными.

— Ну и тиран же вы!

— Не в этом дело. Я ведь не против того, чтобы они повидались, — сказал кабальеро, раскуривая сигару. — Только прежде мне надо самому с ним поговорить. Видишь, какой я добрый. Да, нужно поговорить с ним и сказать ему… ну, я уж сумею…

— Бьюсь об заклад, что вы его вспугнете.

— Нет, я приведу его сюда, сам приведу. Сатурна, вот это и есть быть джентльменом. Потрудись сообщить ему, чтобы он ждал меня у себя в студии… скажем, завтра. Я решился. — Он стал нервно ходить по столовой. — Если Тристана хочет его видеть, я не откажу ей в этом удовольствии. Любящий отец удовлетворит все ее желания. Я принес ей краски и кисти, купил фисгармонию, но этого мало. Нужны новые игрушки. Так пусть приходит этот человек, этот фантом… Скажи, Сатурна, разве я не герой, разве не святой? Одним только этим поступком я смою с себя все свои прегрешения и заслужу милость божию. Значит…

— Я его уведомлю. Только вы не выкиньте какой-нибудь фокус. А то еще напугаете бедного парня!

— Он сам испугается, когда меня увидит. Сатурна, я — это я… И вот еще: ты осторожненько подготовь девочку. Скажи, что я на все закрою глаза, нарочно уйду из дому, чтобы он смог прийти и чтобы они поговорили, но не более получаса, больше не следует. Мое достоинство этого не позволяет. На самом же деле я буду дома и… Послушай, мы чуточку приоткроем дверь, чтобы увидеть, как они встретятся, и послушать, о чем будут беседовать.

— Но, сеньор!..

— Что такое? Делай, что тебе велят.

— Послушайте, что я вам советую. Нельзя терять времени. Дон Орасио очень торопится…

— Торопится? Вот она, молодость. Ну хорошо, я сегодня же зайду к нему в студию. Ты сообщи ему… А потом, когда вы с сеньоритой будете вдвоем, проговорись… Понимаешь? Скажи ей, что я не соглашаюсь, но и не возражаю. Или лучше, что я допускаю это и делаю вид, будто ничего об этом не знаю. Только не говори ей, что я пойду в студию, ведь такая непоследовательность, несовместимая с моим характером, может унизить меня в ее глазах… хотя нет… может быть, нет… В общем, подготовь ее, чтобы эта встреча с… прекрасным идеалом не пошла ей во вред.

— А вы не насмешничайте.

— Я не насмешничаю. Прекрасный идеал означает…

— Знаю, ухажер значит.

— Сама ты ухажер, — рассмеялся он. — В общем, хватит об этом. Ты подготавливай ее, а я тем временем пойду повидаюсь с молодым влюбленным.

В условленное время, сообщенное Сатурной, дон Лопе направился в студию и, поднимаясь не без труда по нескончаемой лестнице, то кашляя, то тяжко вздыхая, говорил про себя: «Боже мой, какие странные поступки я совершаю с некоторых пор! Иногда мне хочется спросить самого себя: «Это вы и есть тот самый дон Лопе?» Никогда не думал, что может случиться так, что я сам на себя не буду похож… В общем, постараюсь не нагонять слишком много страха на беднягу».

Первое впечатление при встрече было у обоих тягостным, они не знали, как себя держать, колеблясь между доброжелательностью и достоинством, которое можно было бы назвать напускным. Художник был настроен обращаться с доном Лопе в соответствии с тем, как поведет себя старик. После обмена приветствиями и подобающими случаю любезностями старый донжуан стал держаться с наигранной вежливостью, взирая на молодого человека как на существо низшего порядка, которое удостоили чести вынужденного мимолетного общения.

— Ну вот, сударь, вы знаете о несчастье, постигшем девочку. Какая жалость! При ее талантах, ее остроумии и изяществе… Теперь она неполноценная женщина. Вы, конечно, понимаете мою скорбь. Она для меня как дочь, я люблю ее чистой и бескорыстной любовью. И поскольку мне не удалось сохранить ей здоровье и уберечь от этой ужасной ампутации, я хочу скрасить ей жизнь, сделать ее приятной, насколько это в моих силах, дать ей душевный покой… В общем, ее переменчивое настроение требует перемены забав. На какое-то время ее увлекла живопись… Теперь, может быть, музыка… Ее неугомонный темперамент все время требует чего-то нового. Я знал, что вы…

— Выходит, сеньор дон Лопе, — сказал Орасио насмешливо-учтивым тоном, — вы считаете меня забавой.

— Нет, не то чтобы забавой… Но… Я, как видите, стар и весьма искушен в том, что касается страстей и привязанностей, я знаю, что юношеские увлечения похожи на игру в куклы… Не принимайте это в обиду. Каждый смотрит на эти вещи глазами своего возраста. В двадцать пять или тридцать лет все видится в розовом свете, в блеске и свежести. Я же вижу то же самое по-иному. Словом, я смотрю на увлечение девочки с отеческой благосклонностью. Да, с благосклонностью, столь необходимой больному ребенку, прихоти которого, какими бы причудливыми они ни были, нужно удовлетворять.

— Извините, сударь, — решительно сказал Орасио, освобождаясь от оцепенения, в котором держал его пронзительный взгляд Гарридо — от этого взгляда даже дыхание перехватывало. — Я не могу подходить с меркой выжившего из ума старика к увлечению Тристаны мною, а тем более к тому чувству, которое сам питаю к ней.

— Не будем ссориться из-за этого, — подчеркнуто вежливо и в то же время пренебрежительно ответил Гарридо. — Я думаю то, что имел честь вам изложить, вы же вольны думать, что вам заблагорассудится. Не знаю, измените ли вы когда-нибудь свой взгляд на эти вещи. Я очень стар и много повидал на своем веку, мне себя уже не переделать. Оставайтесь при своем мнении. Я пришел сказать вам, что, поскольку вы желаете видеть Тристаниту и она будет рада видеть вас, я не против того, чтобы вы почтили мой дом своим посещением; наоборот, это доставит мне удовольствие. Вы, наверное, думали, что я стану разыгрывать роль ревнивого отца или домашнего тирана? Нет, сударь. Мне не по нраву всякие ухищрения, тем более в таком невинном деле, как этот визит. Было бы недостойно нас обоих, если бы вы стали следить за мною, улучая момент, когда можно проникнуть в мой дом. Мы с вами ничего не выиграем, если вы будете входить туда без моего дозволения, а я — во избежание этого — запирать все двери и окна. Так вот, сеньор дон Орасио, вы можете прийти, в назначенное мною время, разумеется. А если окажется, что в интересах больной понадобится повторять ваши посещения, то вы должны пообещать мне, что не будете являться без моего ведома.