Бенито Перес Гальдос - Тристана. Назарин. Милосердие

В присутствии Тристаны несчастный дон Лепе всячески скрывал преследовавшие его ужасные огорчения и даже делал вид, что его финансовые дела процветают. Он приобрел для нее не только все необходимое для занятия живописью: две коробки масляных и акварельных красок, кисти, мольберты и прочее, — но и обещанные ей орган и фисгармонию, чтобы в свободные от живописи минуты она развлекалась музыкой. В школе Тристана приобрела начальные навыки игры на фортепиано, которых было достаточно, чтобы наигрывать польки, вальсы и другие несложные вещи. Совершенствовать технику было уже поздно, ибо легкость игры дается тяжелым трудом с раннего возраста. Однако под руководством хорошего учителя она могла бы преодолеть трудности, тем более что игра на органе не требует безупречной аппликатуры. Желание заняться музыкой захватило ее даже больше, чем влечение к живописи, и девушка жаждала поскорее подняться с постели, чтобы попробовать свои способности. Для управления педалями ей хватало и одной ноги. Ожидая с лихорадочным нетерпением обещанного доном Лопе учителя, она мысленно слушала нежные мелодии, исполняемые на инструменте, впрочем, не такие прочувствованные и прекрасные, как те, что звучали в глубине ее души. Она воображала, что ее призвание — стать знаменитой, первоклассной концертанткой, и эта идея так воодушевила ее, что некоторое время она чувствовала себя счастливой. Гарридо остерегался поощрять это честолюбивое устремление и время от времени напоминал ей о ее первых опытах в живописи и предлагал набросать с натуры какой-нибудь интересный сюжет.

— Почему бы тебе не рискнуть написать мой портрет… или, скажем, портрет Сатурны?

Девушка отвечала, что ей следовало бы потренировать руку на копиях, и дон Лопе пообещал раздобыть для нее хорошие этюды головы и пейзажа, чтобы она выбрала, что ей больше по душе.

Несчастный старик шел на любые жертвы, лишь бы угодить бедной калеке, и наконец — о эти прихоти переменчивой судьбы! — когда он пребывал в смятении, не зная, где достать этюды, случай, дьявол и Сатурна, сговорившись между собой, разрешили его затруднение.

— Так, сеньор, — сказала ему как-то Сатурна, — у нас же есть… Не морочьте себе голову. Ежели вы дозволите, я схожу к нему и мигом все принесу.

И она дополнила это дерзкое предложение красноречивым взглядом и выразительной мимикой.

— Делай что хочешь, — ответил дон Лопе, пожимая плечами. — По мне…

Через полчаса Сатурна входила в дом, нагруженная досками и холстами с написанными на них рукою мастера головами, обнаженными торсами, пейзажами, натюрмортами, плодами и цветами.

На сеньориту де Релус произвели глубокое впечатление так хорошо знакомые ей картины, которые она снова увидела после долгого перерыва и которые напомнили ей счастливые времена. Они были для нее словно живые люди, и ей не нужно было напрягать воображение, чтобы вдохнуть в них жизнь, представить, как они шевелят губами и устремляют на нее полные любви взгляды. Она велела Сатурне развесить картины на стенах, чтобы они радовали ей глаз, и, созерцая их, переносилась в студию, где проводила дивные вечера в обществе Орасио. Но, сравнив свое настоящее с прошлым, она ощутила такую грусть, что попросила служанку убрать картины до тех пор, когда сможет смотреть на них без волнения. Тристана не удивилась той легкости, с какой все эти предметы перекочевали из студии к ней в дом и не полюбопытствовала, что думает по этому поводу подозрительный дон Лопе. А служанка решила не вдаваться в объяснения, раз их у нее не просили. Около двенадцати, подавая хозяину на обед жалкий омлет и кусок мяса, который должен был изображать отбивную котлету, она отважилась поговорить с ним начистоту, пользуясь доверием, которое давала ей многолетняя служба в доме.

— Надобно вам знать, сеньор, что друг сеньориты желает повидать ее, оно и понятно… Так не будьте жестоким и войдите в ихнее положение. Они молодые, а вы больше годитесь в отцы или в деды. Разве сами вы не говорите, что сердце у вас доброе?

— Сатурна, — ответствовал дон Лопе, стукнув по столу ручкой ножа, — сердце у меня доброе, добрее не бывает.

— Ну, тогда… кто старое помянет… Вы уж немолоды, слава богу, то бишь, к несчастью. Не будьте же собакой на сене, что сама не ест и другим не дает. Ежели желаете, чтобы господь простил вам все ваши плутни и проказы, обманутых женщин и осрамленных мужчин, то уразумейте, что молодость есть молодость и что весь мир, вся жизнь, все хорошее, что в ней есть, это для тех, что начинают жить, а не для тех, что заканчивают… Так что будьте — как это называется? — жентельменом будьте, дон Лепе, то бишь дон Лопе, и…

— «Жентельменом», значит? Да откуда ты взяла, что я такой уж старый? Думаешь, я уже совсем ни на что не гожусь? Ты и сама была бы не прочь в твои пятьдесят…

— Пятьдесят! Да вы с ума сошли, сеньор!

— Ну, скажем, тридцать… пять.

— Тридцать два и ни одного больше. Вот!

— Будь по-твоему. Так вот, я говорю, что если бы я был в ударе и предложил тебе… Да ты не красней… Думаешь, наверное, что ты пугало! Нет, если тебя причесать да приодеть, то ты была бы очень даже ничего. Твоим глазам, я думаю, многие женщины завидуют.

— Сеньор, да вы что… И меня хотите в грех ввести? — сказала служанка, расхрабрившись настолько, что поставила на край стола блюдо и, подбоченясь, уселась напротив хозяина.

— Да нет, мне уже не до шалостей. Не бойся. Я с этим покончил, какие уж тут проказы. Я так люблю девочку, что та любовь, сама знаешь, превратилась в любовь отеческую, и ради ее счастья я способен… Так в чем дело? Этот слюнтяй?..

— Не называйте его так, ради бога. Умерьте свою гордыню. Он мужчина хоть куда.

— Да что ты знаешь о настоящих мужчинах?

— Как не знать. Всякая женщина это знает. А как же! Не стану сравнивать, это негоже, скажу только, что дон Орасио очень даже видный мужчина. Что вы были грозой всех женщин, и говорить не приходится, да только это прошло. Поглядитесь в зеркало и увидите, что красота ваша ушла. И вам ничего боле не остается, как признать, что художничек…

— Я его никогда не видел. Да мне и не нужно его видеть, чтобы утверждать, как я всегда утверждал, что нет нынче мужчин видных, статных, способных покорять женские сердца. Эта порода перевелась. Но, как бы то ни было, предположим, что этот мазилка — настоящий мужчина… относительно, конечно.

— Девочка любит его… Вы не сердитесь… истина прежде всего. Молодость есть молодость.

— Значит, любит его… А я тебя уверяю, что этот сосунок не сделает ее счастливой.

— Он говорит, ему неважно, что она без ноги.

— Сатурна, ты совсем не знаешь человеческую породу! Повторяю: он не сделает девушку счастливой. Мне ли этого не знать! И еще: девочка не рассчитывает на счастье подобного рода…