Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Однако в судах обычно столько дел, что все адвокаты должны быть заняты.

— Это только так кажется. Но на самом деле коллегия , знаменитая коллегия состоит из пяти-шести сотен членов, которых заботят только их доходы, а не репутация. Я своими глазами видел, как один известнейший адвокат лез из кожи вон, надеясь разбогатеть, но палец о палец не ударил, когда речь шла о славе. В один и тот же день он сочинял прошения, писал запросы, фабриковал изложения дел, строчил жалобы, выступал с речами во всех отделениях суда и с убийственной жадностью высасывал кровь пятидесяти несчастных клиентов, отнимая хлеб у пятидесяти голодных собратьев. О сударь, что за ремесло!

— Ну, Флорваль, постарайтесь показать себя и...

— А как? Если бы вы знали, какое отвращение внушают мне мои собратья, сколько раз они испытают мое терпение, откладывая слушание моих дел, сколько немыслимых препятствий возведут на моем пути при первых шагах!

— Флорваль, я уверен, вас ждет лучшая участь, вспомните о знаменитых адвокатах; им так же, как и вам, приходилось преодолевать трудности.

— Что вы говорите, сударь! Всё обескураживает рождающийся талант: недосягаемость лучших приводит его в отчаяние, чуть меньшее, чем немыслимый успех многих ничтожных, совершенно ничтожных людей. Неужели вы думаете, что только в литературе существуют незаконно присвоенные репутации? Увы, и в суде, как повсюду, скромное достоинство краснеет и прячется, тогда как наглая посредственность выходит вперед, требует, интригует, возвышается и блистает порой очень долго. Почему, когда позавчера я с яростью в сердце поднимался на этот чердак, чтобы умереть от голода, мой собрат Е., которого опьянял постоянный успех, умер в своих хоромах от несварения желудка? О, какое ремесло! Какое ремесло!

— Но неужели между вами нет никого, кто заслуживает уважения?

— Можно насчитать нескольких адвокатов, чьи заслуги действительно делают честь правосудию. Пусть же судьба будет всегда благосклонна к ним, пусть никогда тайная ненависть и низкая зависть, которую обычно порождает успех, не погубят их и не очернят честно заслуженной славы. О, что за ремесло! Я слишком хорошо познал его! Никто не согласился бы заниматься им, если бы время от времени не случалось защищать какого-нибудь несчастного, даже рискуя быть исключенным за это из цеха.

— Флорваль, мой друг Флорваль, несчастье вас озлобляет!

— В самом деле, — ответил он мне почти с улыбкой, — в самом деле, проголодав два дня, на вещи смотришь не с лучшей стороны. Господин шевалье, вы уже почти готовы. Я не могу сейчас выйти на улицу... Если вы потрудитесь прислать мне немного еды, вы спасете меня!

— Мой друг, я уже бегу.

Пока он говорил, я старался привести мантию в такой вид, чтобы ее ветхость была не столь заметна. Подол был истерт до лохмотьев, и я, точно боясь испачкать его в грязи, заткнул одну полу в свой кошель, а другую зажал под мышкой. На груди была большая прореха, я искусно заколол ее булавками. Дыры на спине скрывались в складках, все было отлично: бедный адвокат исчез, я стал похож на синдика.

— Прощайте, Флорваль. И если вас случайно спросят...

— Я лучше вынесу самую ужасную пытку, чем подвергну вас хоть малейшей опасности. Но разве я не скоро увижусь с вами?

— Не знаю, Флорваль.

— О, я буду вас искать, справляться, вы же, господин Фоблас, не забывайте человека, обязанного вам решительно всем.

— Флорваль, я не забуду моего друга.

— Прощайте, мой благодетель, прощайте, мой ангел-избавитель.

И когда я был уже в конце длинного коридора, ребенок звонким голоском воскликнул:

— До свидания, папа!

Папа! Отец малютки называет меня ангелом-избавителем... Я вырвал из лап смерти две жертвы, мои глаза еще орошены самыми сладкими слезами, мое сердце полно восхитительного чувства! О, какое неизъяснимое наслаждение испытывает человек, сделав доброе дело! Вот поистине высшее счастье, о котором я даже не подозревал. Зачем же поручать доверенному лицу раздавать наши деньги? Нет, нужно это делать самому. О моя Софи, когда-нибудь мы вместе с тобой будем подниматься на чердаки, проникая в приюты бедности; там мы разыщем прячущуюся от глаз нищету, мы сумеем избавить ее от трудных признаний, научимся соразмерять помощь с нуждами и утешать несчастных. Там, моя очаровательная жена, бедняки, которых поддержат твои благодеяния, воздадут тебе почести, достойные твоего сердца! О, до чего ты покажешься мне прекрасной, когда я увижу, что тебя трогают их тайные страдания, что ты гордишься их благословением; не замечая меня, они станут смотреть лишь на тебя. Твои руки осмелятся они целовать, тебя назовут ангелом-избавителем! Да, у тебя лицо ангела небесного, каждая из твоих черт говорит о божественной душе! О моя Софи, ты будешь помогать отцам семейств, сиротам, бедным вдовам, брошенным девушкам... Вдовы, девушки... Фоблас, держитесь подальше от этой темы, уважайте несчастных красавиц, спасенных вами, или же навсегда откажитесь от чувства чести и станьте объектом справедливого презрения.

Размышляя таким образом, я приблизился к выходу, и опасности, подстерегавшие меня там, изменили ход моих мыслей. Едва я переступил гостеприимный порог, как за мной устремились несколько человек; один из них в особенности напугал меня своим пристальным взглядом. Вскоре он сначала неуверенно, а потом решительно стал посматривать то на мое побледневшее лицо, то на подлые физиономии своих низких клевретов, как бы спрашивая у них совета; казалось, мой преследователь вопрошал: «Это он?» Я ожидал, что меня вот-вот схватят. Полагая, что только отчаянное средство спасет меня, и призвав на помощь свою верную память, я громко повторил имя, которое слышал от госпожи Лёблан: «Грифар!» Оказалось, что отвратительный тип, который шел за мной по пятам, это именно он.

— Что такое? — спросил он.

— Как, ты меня не узнаешь?

— Не-а.

— А вы, господа?

— Коли он не знат, — ответил один из них, — так и мы тож.

Тогда я презрительно и через плечо оглядел сыщиков с головы до ног и произнес следующие слова:

— Как, вы не знаете сына комиссара Шенона?

Посмотрели бы вы, как при звуке почтенного имени все эти негодяи преисполнились уважения, сняли шерстяные шляпы и простые колпаки, пригладили вихры, отставили правые ноги назад и с покорными извинениями церемонно поклонились. Я выразил удовлетворение кивком головы и обратился к Грифару:

— Ну, мой друг, нет ли чего-нибудь нового?

— Не, пока не, милсдарь, но скоро, скоро. Похоже, мы углядели на крыше девицу; теперь ждем-с, пусть-ка кувырнется оттедова. Ишь, нарядилась в мужское платье, но верно говорю вам: Грифара ей не обмишулить.

— А если она спустится в конце улицы?