Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Судьба была и ко мне не менее благосклонна, мой дорогой Флурвак, — ответила графиня, целуя меня. — Ты будешь со мною до смерти твоих родителей.

— Какое смелое предложение, Элеонора! Мой отец еще молод.

— Тем лучше, мой друг, тем дольше мы будем вместе. Ты останешься со мною до смерти всех твоих родных, Флурвак, я так хочу.

Я вынужденно врал госпоже де Линьоль и между делом помогал ей освободиться от мешавшей нам одежды, которую я не снял с нее сразу, так как думал, что ей не терпится, чтобы за нее отомстили, и почел за благо как можно скорее исполнить ее требование!

А теперь, читатель, скажите без утайки: не хотелось бы вам оказаться на брачном ложе рядом с графиней, и на моем месте?

Я не скажу вам, каким образом я провел с Элеонорой самые сладкие часы моей жизни, но открою вам мысли, которые приходили мне в голову. Подле милой ученицы я вспоминал свою еще более милую первую учительницу. Там, как и здесь, теперь, как и тогда, неожиданные и необыкновенные приключения подготовили мое счастье и бросили меня почти что на глазах нелепого мужа в объятия его пылкой половины. Заняв место де Линьоля, я открыл милой графине азы божественной науки, которую сам перенял у госпожи де Б. Но, увы, из двух редких женщин, данных мне моей необычайно доброжелательной звездой, одна уже была оторвана от меня, другую же мне суждено было вскоре покинуть. Однако каким позором я покрыл бы себя, если бы оставил мою прелестную ученицу, не довершив ее образования! Где, когда счастливый учитель мог поздравить себя с лучшей ученицей? О прелестное дитя, о бесценное создание, в котором соединялись обольстительные прелести и необыкновенные дарования! Сколько очарования было в графине, сколько покорности, какое я нашел в ней понимание, какой огонь, какую живость! Клянусь вам, раньше, чем настало утро, она познала всю науку. И я всегда буду относить эту ночь к числу самых коротких ночей моей жизни.

Уже светало, когда мы наконец уснули. Когда же я открыл глаза, стрелка моих часов показывала полдень. Боже мой, ведь меня с восьми часов дожидается Вальбрён! Графиня крепко спала, когда я бесшумно выскользнул из спальни и, полуодетый, пробежал в мою комнату, открыл потайную дверь на лестницу и не увидел никого. О моя Софи! К счастью, я заметил в замочной скважине бумажку. Виконт красным карандашом написал на ней следующие строки, которые мне с трудом удалось прочесть:

Я стучу, вы не отвечаете. Где вы, мадемуазель Брюмон? Что вы делаете? Не знаю, но догадываюсь. Какую приятную новость я отвезу баронессе! В два часа вернусь. Надеюсь, к этому времени графиня встанет.

Заняв прежнее место подле моей подруги, я разбудил ее. Взгляд, брошенный ею на меня, показался мне скорее пылким, чем нежным. Послышалось несколько невнятных слов, прерывавшихся частыми вздохами. Всё говорило, что моя воспитанница требует последнего урока. Кто из вас, господа, имея такую возможность, посмел бы отказаться? Итак, я давал урок, когда послышался громкий стук в дверь. Я покинул занятую позицию и хотел удалиться, но графиня знаком велела мне остаться и твердым голосом спросила:

— Кто там?

— Я, — ответил де Линьоль. — Вы сегодня когда-нибудь встанете?

— Я еще не одета.

— Однако уже поздно!

— Да, граф, но я занята.

— Чем, графиня?

— Я сочиняю.

— Кто вас учит сочинять?

— Мадемуазель де Брюмон.

— Я хотел бы присутствовать при уроке.

— Нельзя, вы нам помешаете.

— Что же вы задумали создать, графиня?

— Детей, которых можно будет принять за ваших.

— Что вы хотите сказать?

— Что я заканчиваю шараду.

— Шараду? Ну-ка, прочтите ее мне.

— Вы хотите найти разгадку?

— Да, очень.

— Хорошо же, подождите одну минуту. Вот оно, — прошептала она, — мгновение страшной мести. Я хочу подшутить над ним, да так, чтобы воспоминание о моей злой шутке заставляло меня смеяться даже через пятьдесят лет. Мой дорогой Флурвак, он жестоко прервал наши сладкие утехи...

Она не сказала более ничего, но поцелуй, взгляд и жест достаточно ясно выразили ее желание продолжить жестоко прерванные утехи. Покорный, я с удовольствием подчинился, не позволив себе ни звука. Доказывая мне вслед за Корали, что некоторые женщины умеют в критический момент делать сразу несколько непростых дел, могут очень резво двигаться и при этом членораздельно говорить, госпожа де Линьоль громким голосом сказала:

— Граф, вы еще за дверью?

— Да, графиня, потому что вы не хотите меня впустить.

— Ну, так вот моя шарада: Amo ‘l primo mio . — Piano a Faublas abbraciando­lo. — L’amo di molto.

— Amo ‘l primo mio, — ridisse il Lignolo.

— Signor’ si, — soggiunse ella. — M’ ama ‘l secondo mio . — Piano a Faublas. — M’ami. Ah! M’ami è vero?

Non risposi ma l’habbracciai teneramente, mentre che’l Lignolo con grandissi­ma attenzione ridiceva: « M’ ama‘l secondo mio ».

— Bravo, signor, — disse la contessina — E’l mio integrale ben’che composto da duo, non dimeno fa piu ch'uno . — Piano a Faublas. — Deh! Non è la... la verita? La verita... bien mio.

Ma disse Lignolo:

— Dunque in prosa la fate?

— Signor... si... in pro... — sta volta sulle labra della svenua la parola mori * .

Графиня успела совершенно прийти в себя раньше, чем ее муж перестал упрямо твердить:

— «Мое все состоит из двух частей, но оно едино».

— Граф, — продолжала юная сумасбродка, довольная собой так, словно она написала эпическую поэму или сделала доброе дело, — я должна по совести вас предупредить, что моя шарада — это загадка, у которой две разгадки. Предупреждаю, что никогда не открою их вам, и, думаю, вы мою шараду ни за что не разгадаете.

— Не разгадаю! Ах, я запрусь в кабинете и через полчаса вернусь.

— Через полчаса я встану и оденусь.

Он в самом деле вернулся через полчаса. Сидя рядом с графиней в будуаре, я пил шоколад из большой чашки, которую на этот раз попросил безо всяких церемоний.

— Знаете ли вы, сударыни, — сказал де Линьоль, — что вчера раскритиковали мою лучшую шараду. Ее раскритиковали, мадемуазель де Брюмон! Что вы на это скажете?

— Я ждала этого, граф.

— Да?

— Конечно. Зависть!

— Вы правы, зависть. Но позвольте, я вам расскажу второй неприятный случай. Вчера же в кружке любителей предлагают шараду, я отгадываю ее, один из моих соседей тоже, мы вместе произносим отгадку; все поздравляют моего соседа, а мне никто не говорит ни одного комплимента. Такая несправедливость рассердила меня, и по этому поводу я вспомнил один план, раз двадцать возникавший в моей голове. Во «Французском Меркурии» под каждой шарадой помещают фамилию, имя, титул и адрес ее автора. Я нахожу, что это правильно, потому что надо поощрять таланты. Но не ужасно ли, что человек, еженедельно тратящий по три или по четыре дня на разгадывание головоломок, загадок и шарад, никогда не получает ни вознаграждения за свои труды, ни славы? По-моему, это несправедливо. Слушайте, мадемуазель, вот какой у меня план: я хочу предложить редактору «Меркурия» открыть подписку; вся прибыль от нее пойдет на расходы по изданию больших афиш, которые будут выходить еженедельно. Издателя мы обяжем печатать на них имена людей, отгадавших головоломку, загадку или шараду предыдущей недели.