Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Несмотря на весь мой восторг, я не забыл, о чем предупреждали меня эти волшебные звуки. Я наклонился к уху графини и с жаром спросил ее:

— Когда же вы дозволите мне поговорить с вами наедине?

— Чем скорее, тем лучше, — наивно сказала она, — нужно только найти возможность уйти отсюда. Я постараюсь придумать способ ускользнуть, вы тоже подумайте... Но вот... Да-да-да, предоставьте это мне! Барон, — обратилась она к моему отцу, — баронесса говорила, что вы любите триктрак? 4

— Да, графиня.

— Я недурно играю в эту игру.

— Угодно вам партию, графиня?

— С большим удовольствием.

Вы спросите, что я подумал? Я только крайне удивился. Госпожа де Линьоль села играть с отцом, когда речь шла о свидании с сыном. Это показалось мне не самой удачной выдумкой, но меня утешило следующее соображение: если любовник графини пострадает от триктрака, то друг маркизы выиграет. Да, я полагал, что мне удастся уйти, не дав госпоже де Линьоль возможности заметить мое исчезновение. Но я ошибся: маленькая графиня следила за каждым моим движением, она подозвала меня, усадила рядом с собою, не позволив отлучиться ни под каким предлогом.

Прошло полчаса, мне стало скучно; вероятно, маркиза тоже заждалась, потому что Жасмен опять заиграл свое соло. Мой дорогой наперсник, очевидно, полагал, что я не услышал его в первый раз, потому что теперь он производил адский шум. Легко понять, что такой настойчивый зов лишь увеличил мое нетерпение. Мне казалось, я сижу на сотне тысяч иголок. И подумайте, какая неприятность: лира Амфиона звучала для меня теперь точно несносная волынка. Барон тоже нашел эту музыку не особенно мелодичной. Он подбежал к окну, открыл его и спросил, кто тот несчастный, что издевается над его слухом.

— Это я, — тотчас ответил Жасмен, тронутый комплиментом, — я!

— Пожалуйста, перестань, оглохнуть можно, — велел барон.

Я как добрый сын, жалевший своего отца, который простужался у окна и надрывал горло, изо всех сил закричал:

— Довольно, Жасмен, ты так шумишь, что тебя слышно в гостиной! Перестань... Сейчас, сейчас, ты понимаешь?

— Да-да, господин шевалье, отлично понимаю.

Растроганный моим вниманием, барон с довольным видом сел играть. Рассеянная графиня очень скоро потеряла выгоду своего положения и проиграла партию. Под предлогом внезапной головной боли она отказалась от новой партии и попросила баронессу отыграться за нее. Едва госпожа де Фонроз села на ее место, как графиня подошла ко мне и шепотом спросила, освещена ли лестница.

— Да, моя хорошенькая ученица.

— В таком случае идите, я пойду за вами.

— Сейчас?

— Да, мой дорогой друг.

— Какая неосторожность! Это немыслимо!

— Почему?

— Потому что мы не можем уйти вместе.

— Вот еще!

— Невозможно, это заметят, вы погубите себя. Я пройду в мою комнату. Все подумают, что я занялся чем-нибудь, и через полчаса...

— Полчаса? Ах, это слишком долго!

— Необходимо подождать полчаса.

— Как, целых полчаса томиться здесь!

— Время будет тянуться так же долго и для меня, милая графиня, но, право, поступая иначе, мы будем неосторожны, как дети. Барон уже несколько раз оборачивался, он наблюдает за нами, он беспокоится.

— Барон, барон! Какое ему дело до нас?

— Он считает себя вправе вмешиваться в мои дела, потому что я его сын. Что делать, почти все отцы и матери имеют такую же несносную манеру.

Жасмен не осмеливался больше играть на скрипке, зато горланил что есть мочи, точно французский певец 5, «Пока всё дремлет...».

— Милая графиня, я ухожу. Жду вас в спальне.

— Нет, в будуаре.

— Почему?

— Потому что он красивее, удобнее.

— Однако...

— В будуаре, шевалье, я хочу, чтобы вы ждали меня в будуаре.

— Но...

— Я так хочу.

— Ну хорошо; только смотрите, приходите не раньше, чем через полчаса.

— Хорошо.

— Вы обещаете?

— Да-да-да.

Я помчался стрелой.

— Жасмен, уходи, закрой двери и у потайной лестницы жди даму, которая скоро спустится. Ее никто не видел?

— Никто.

— Ты проводишь ее с теми же предосторожностями. Где она?

— Ах, сударь, как вам везет, какая она хорошенькая!

— Скажи же, где она.

— Шевалье, мы вошли в уборную.

— Потом?

— Вы не даете мне времени рассказать. Она увидела будуар и не захотела идти дальше. Я оставил ее без света, как вы велели.

— Хорошо, потуши и эту лампу; она мне не нужна. Уйди и запри за собой дверь.

Запри дверь — хороша предосторожность! Ветреник, я и забыл, что графиня взяла себе ключ.

Полный роковой беспечности, я прошел через спальню моей жены настолько быстро, насколько мог двигаться в глубокой темноте, и вскоре проник в желанный будуар.

— Дорогая маменька, мой нежный друг, вот вы где! Шевалье де Флорвиль имеет счастье принимать вас у себя.

Приглушенным голосом она ответила:

— Да!

— Как должен я вас любить и благодарить! Как я вас люблю, как я вам благодарен!

Говоря так, я искал ее. Но вот я наткнулся на две протянутые ко мне руки, они горячо обняли меня. Я прижался к нежно волновавшейся груди, жадные губы приникли к моим губам и ответили на мои поцелуи. Я не стал медлить и потребовал большего. Не оказывая ни малейшего сопротивления, моя прекрасная подруга, казалось, думала лишь о том, как содействовать моему успеху. Мы упали на кушетку, и в несколько минут я добился не одной победы, а моя возлюбленная не раз признала свое поражение.

Горе тому, кто не ведает, что для человека, одаренного пылким воображением, порой наступают мгновения, когда чувство счастья поглощает его целиком, мгновения, когда душа, стремящаяся к одному существу, ослепленная жгучей страстью и желанием обладания, видит его даже в не похожем на него создании. Чары оказываются тогда столь могучими, что никакая сила не может их разрушить. Память отказывается вспоминать, ум — размышлять, рассудок — сравнивать. Горе тому, кто этого не знает! Однако, как вскоре увидят читатели, я очень пожалел, что меня охватил подобный порыв.

— Боже, я слышу шум, моя дорогая маменька, бегите!

Как могла она бежать? Ее окружала тьма, и она была в совершенно незнакомом помещении, которое я сам еще плохо знал. Я хотел помочь и, взяв ее за руку, старался отыскать дверь в уборную, но было уже поздно; вторая дверь в будуар открылась. Благодаря любви, которая руководила графиней, она быстро оказалась рядом с перепуганной четой.

— Это вы, мой друг? — сказала она, целуя руку.

Увы, это была не моя рука! Маркиза не решалась пошевелиться. Я, понимавший весь ее ужас и смятение, поспешил стать между ней и госпожой де Линьоль. Графиня продолжала ласкать руку, которую схватила, нежно повторяя:

— Это вы, мой друг?

В крайнем смущении я несправедливо упрекнул Элеонору за слишком раннее появление в будуаре.