Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Сударыня, но вы дали слово вашей портнихе...

— Боже мой, как вы глупы! Когда я говорю «кто-нибудь», я, конечно, не подразумеваю эту женщину. Портниха не «кто-нибудь», запомните это и велите ей подождать.

— Сударыня, а если у нее не будет времени?

— Говорю вам, велите ей подождать: она создана для того, чтобы ждать, а вы — для того, чтобы молчать. Ну, ступайте.

Сначала я онемел от изумления, но потом не мог не расхохотаться.

— Скажи, детка, с каких это пор ты превратилась в принцессу?

— При этих людях, — ответила она, — необходимо выдерживать известный тон. Поэтому не сердись за мое обращение с тобой.

— Что я слышу, Жюстина, с каких это пор ты говоришь мне «ты»?

— Почему бы нет, раз ты нравишься госпоже де Мондезир и любишь ее.

— Прекрасно, моя милочка! Я сам говорил себе то же, прочитав твое бесцеремонное письмо. Однако позволь спросить, разве ты сама не любила меня когда-то?

— Когда-то! Ну вот! Да, я тебя любила, насколько может любить бедная горничная.

— А теперь?

— Теперь я испытываю к тебе прежнюю нежность, но эта нежность приличнее, утонченнее; видишь ли, теперь я заняла некоторое положение, я устроилась.

— О, в самом деле, сударыня, поздравляю вас. Здесь все говорит о достатке. Расскажи мне, как ты разбогатела?

— Охотно, но прежде я должна сказать тебе многое другое, куда более интересное.

Я позволил Жюстине говорить, и она объяснилась со мной самым чудесным образом. Мне показалось даже, что она сделала поразительные успехи за последние месяцы, и теперь я уже не так удивлялся моей вчерашней ошибке. Впрочем, не стану утверждать, что не поддался самым простым чарам: прелестный утренний наряд способен помрачить ум мужчины гораздо сильнее, чем обыкновенно думают. Тот, кто не испытал этого, не представляет, какую новую привлекательность обретает давно знакомая молодая женщина, долго одевавшаяся небрежно и вдруг явившаяся в изысканном туалете. Я скажу даже нечто, возможно, неведомое многим мужчинам, но несомненно хорошо известное женщинам: иногда брошенная или отвергнутая кокетка может подчинить себе непокорного или вернуть непостоянного, приколов к своим волосам цветок, пришив новую бахрому к поясу или оборку к юбке. Что тут поделаешь? Мне самому досадно, но эти пустяки забавляют любовь, она — ребенок, требующий игрушек. Однако, надеюсь, вы правильно меня понимаете, вы отдаете себе отчет, какую любовь я имею в виду, говоря о Жюстине.

Не думайте, что я совершенно забыл о Вальбрёне. Правда, я вспомнил о нем и о данном ему слове довольно поздно, так что госпожа де Мондезир не могла ни удивиться, ни пожаловаться на меня, но виновата в этом лишь моя память, а не воля, так как я все же признался вам в этом.

Когда наступила минута отдыха и излияний, я попросил госпожу де Мондезир объяснить, какого рода участие виконт принимал в ее судьбе. Она, не колеблясь, поведала обо всем. Де Вальбрёну с каждым днем все меньше нравился его маленький домик, но его хозяйка все более и более увлекала его. Он вскоре снял для Жюстины отдельное и приличное жилье. Он давал ей теперь по двадцать пять луидоров в месяц, кроме платы за квартиру и подарков. Вот что подразумевала госпожа де Мондезир под словом положение. Когда я понял, что Жюстина сделалась женщиной на содержании в полном смысле этого слова, то очень серьезно попросил ее взглянуть на меня, как на пассаду * 9, и вынул из кармана два или три луидора, которые заставил ее принять. Теперь я не могу удержаться и не сказать читателю несколько слов, возможно, полезных для истории наших нравов. Когда прежде Жюстина, горничная маркизы, в безвестности своего положения, великодушно отдавалась в свободные минуты тому, кто находил ее хорошенькой, я безо всяких угрызений совести любил ее даром. Мне даже думалось, что я выказываю щедрость, порой награждая ее маленькими подарками за снисходительную пылкость. Теперь, когда госпожа де Мондезир торговала своей красотой, я не мог принимать даром ее любовь. Все молодые люди нашего общества, имеющие известные принципы, рассуждают и поступают именно так. Следовательно, для девушки, которая желает нажить состояние при помощи красоты, важнее всего найти не пятьдесят юных распутников, а состоятельного господина, который первым оценит ее прелести должным образом.

Как бы там ни было, я заплатил госпоже де Мондезир и попросил ее угостить меня завтраком. Завтрак нам принес наглый лакей. Он был хорош собой, и я заметил, что его госпожа не говорила с ним суровым тоном и не смотрела на него строгим взглядом, какими она смущала бедную горничную. Ах, госпожа де Мондезир, замечу (но вы не обращайте на это внимания), вы не стараетесь сохранить со счастливым слугой того известного тона, о котором недавно говорили! Госпожа де Мондезир, или я страшно ошибаюсь, или вы в вашем теперешнем величии сохранили прежние наклонности. Жюстина, этот молодчик напоминает Ла Жёнеса! Ах, виконт, милый виконт, берегитесь: это касается вас и только вас, потому что, поверьте, отныне между мной и вашей любовницей не будет ничего общего. Но перестанем думать о госпоже де Мондезир, мне кажется, я слышу шаги маркизы де Б.

Маркиза появилась не с той стороны, с которой вошел я. Я вдруг увидел ее в глубине последней комнаты госпожи де Мондезир. Я подбежал к ней, упал на колени и обнял ее. Маркиза наклонилась ко мне и поцеловала, потом, увидев, что я быстро поднялся, желая ответить поцелуем на поцелуй, отступила на два шага, протянув мне только руку. В этом движении было больше вежливости, чем поспешности. Казалось, маркиза не просила ласки, а приказывала отнестись к ней с почтением. Однако я, очарованный тем, что снова могу держать эту давно любимую руку, покрывал ее поцелуями и чувствовал, что маркиза по-прежнему достойна любви и слишком хороша для дружбы и уважения. Госпожа де Мондезир поклонилась госпоже де Б. Маркиза обошлась с ней так же, как она, бывало, обходилась с Жюстиной.

— Милочка, — сказала она, — я очень довольна усердием и сметливостью, с которыми вы так быстро исполнили мое приказание. Вы меня знаете, я в долгу не останусь. Уйдите и закройте дверь, чтобы никто сюда не вошел.

Жюстина повиновалась, а я постарался выразить госпоже де Б. всю мою признательность и радость. Маркиза отняла свою руку, которую я, вероятно, слишком сильно сжимал, и сказала:

— Шевалье, не стану притворяться и отрицать того, что многие все равно скоро узнают и передадут вам. Благодаря мне для вас открылись двери Бастилии. Возможно, маленькая де Мондезир уже сказала, что все эти четыре месяца я постоянно бывала при дворе и мое влияние необычайно возросло. Уверяю вас, мой друг, мысль о ваших несчастьях, которым я желала положить конец, занимала не последнее место в моих планах и поддерживала в честолюбивых устремлениях. Теперь я пользуюсь наибольшей милостью, которую может заслужить придворный. Поначалу я хлопотала о вашем освобождении неустанно, но тщетно, наконец я добилась его, несмотря на множество препятствий и врагов, и хотя результат моих стараний не сразу показал, какой вес я приобрела, могу похвастать тем, что дарованная вам свобода составляет самое недвусмысленное доказательство моего влияния; не побоюсь сказать, ваше помилование — самый дорогой для меня успех. Однако не думайте, что ваша лучшая подруга хочет ограничиться этим. Я знаю, что свобода для вас не главное; я знаю, что Фоблас (хотя он всегда обласкан сразу несколькими любовницами) не может быть счастлив в разлуке с той, которую всегда любил больше всех. Я хочу отдать ему Софи. Я желаю узнать, где скрывается дю Портай, хотя бы он бежал на край света.