Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Как ее имя?

— Мадемуазель де Брюмон.

— Де Брюмон? Не знаю такой. Она заедет за вами или вы за ней?

— Право, не знаю... я жду.

— Вы долго останетесь у госпожи де Линьоль?

— Я надеялась скоро вернуться и поужинать с вами.

— Это превосходная мысль, баронесса.

— И если вы не боитесь соскучиться наедине со мной, я не велю никого принимать.

— Боюсь, время наедине с вами покажется мне слишком быстротечным, — ответил отец и поцеловал ее руку.

Пришел слуга и доложил, что лошади готовы. Мадемуазель де Брюмон, жаждавшая увидеть графиню, находила, что барон слишком долго разговаривает с баронессой. Да, моя Софи, прости меня: Фоблас старался придумать средство поскорее удалить своего отца.

Агата, ловкая горничная, так хорошо причесавшая меня, взяла предложенный ей луидор и сжалилась надо мной. Она провела меня по маленькой лестнице во двор, где я увидел карету баронессы; потом она вызвалась сказать своей госпоже, что за ней приехала мадемуазель де Брюмон, которая, узнав, что госпожа де Фонроз не одна, и не желая никого видеть, ожидает баронессу в карете.

Горничная хорошо справилась с моим поручением. Я видел, как с лестницы спустилась госпожа де Фонроз. Отец провожал ее. Он с любопытством заглянул в карету, но я невежливо закрыл лицо веером.

Мы тронулись, баронесса, смеясь, поздравила меня с успехом моей хитрости. Она тихонько пожала мне руку и подарила несколько нежных взглядов, уверяя, что мой отец очень милый господин, а я — самая очаровательная в мире дама. Карета катилась, разговор изменил направление. Госпожа де Фонроз заметила, что графиня, вероятно, еще очень раздражена и потому может принять меня довольно дурно, но прибавила, что я успокою ее, как успокаивают всех женщин: то есть клятвами, комплиментами и ласками.

Когда о нас доложили графине, де Линьоль был у своей жены.

— Да-да, — воскликнул граф, — это она!

Госпожа де Линьоль в первом порыве радости поднялась с места и протянула ко мне руки, но, захваченная противоположным чувством, снова опустилась в кресло и крикнула:

— Я не хочу ее видеть!

Я сейчас же решил откланяться, но госпожа де Фонроз опередила меня:

— А между тем мадемуазель раскаивается и очень сожалеет о случившемся; уверяю вас, она горит желанием заслужить прощение.

— Простить ее после такой неблагодарности!

— В самом деле, — заметил господин де Линьоль, — мадемуазель позволила себе очень странно с нами поступить. Она пробыла здесь два или три дня и бросила нас, не сказав ни слова. Ей следовало, по крайней мере, известить графиню заранее.

— Известить меня! — воскликнула графиня. — Этого еще недоставало! Граф, вы сами не знаете, что говорите. Меня нельзя извещать, потому что никто не смеет меня покидать!

— Однако надо признать, что госпожа де Брюмон свободна. Она имела право попросить вас отпустить ее, а вы точно так же имели право пожелать расстаться с ней. Но, повторяю, в подобных случаях всегда предупреждают заранее.

— Прошу вас, граф, избавьте меня от ваших размышлений. Возможно, в другую минуту они позабавили бы меня, но теперь они меня утомляют.

Граф замолчал. Тогда заговорил я:

— Графиня, я признаю, что поступила неблагородно, но моя вина не столь велика, как это кажется на первый взгляд.

— Как, вы станете утверждать, что не изменили мне?

— Не изменяли целых четыре месяца? — прибавил граф. — Четыре месяца вы не давали нам о себе никаких вестей! Мадемуазель, графиня права, это нехорошо.

— Приходится заступиться за нее, — сказала баронесса. — Мне из очень надежных источников известно, что эта четырехмесячная разлука с вами показалась ей тяжелой и что, если бы ей позволили хоть раз к вам приехать, она охотно воспользовалась бы такой возможностью.

— Напрасно вы будете стараться оправдать ее, баронесса, вам отлично известно, что она изменила мне!

— Конечно, это измена, — сказал граф.

— Она принесла меня в жертву другой.

— Да, — продолжал супруг, — если она устроилась в другом месте, она действительно принесла нас в жертву.

— Да-да, граф, именно это она и сделала! — воскликнула графиня.

— Графиня, я признаю свою вину, но...

— Вы слышите? — Маленькая графиня с жаром сжала кулачки, которые она сначала воздела к потолку * , а потом поднесла к своему личику. — Вы слышите, она устроилась в другом месте и сама сознается в этом!

— Графиня, выслушайте меня до конца, позвольте мне...

— Она устроилась в другом месте! — горестно повторила графиня и заплакала. — Она устроилась в другом месте!

— У какой-нибудь дамы? — спросил граф.

— Ну конечно у дамы! — запальчиво заметила госпожа де Линьоль. — Что за вопрос?

Он обратился ко мне:

— У какой же дамы вы...

— Не все ли вам равно, кто она такая? — прервала графиня. — Не все ли вам равно, в качестве кого она вошла в ее дом?

— Знатна ли она? — спросил граф.

— Да, знатна как мой конюх! — воскликнула графиня.

— А чем она занимается?

— Чем-чем? — повторила графиня, гнев которой возрастал с каждым вопросом ее любопытного мужа. — Она делает глупости и придумывает скверные шутки.

— А как ее имя?

Госпожа де Линьоль воскликнула:

— О, я знаю ее имя, но я желаю, чтобы вы сами, мадемуазель, произнесли его!

— Графиня, извините меня...

— Мадемуазель, нельзя ли без неуклюжих извинений! Я так хочу!

— Ну хорошо, ее имя де Мондезир.

— Мондезир! Я так и знала! Мондезир! Она смогла меня бросить ради другой; она променяла меня на какую-то Мондезир! — И графиня снова заплакала.

— Она уже смягчается, — шепнула мне баронесса. — Она успокоится, она простит. Бросьтесь перед ней на колени, мадемуазель, и попросите прощения.

Я так и сделал. Пока госпожа де Фонроз шептала графине слова утешения, граф, нежно упрекая меня, давал мне отеческие советы.

— Вы молоды, мадемуазель де Брюмон. Вы одарены очаровательной наружностью и умом. Однако вам не удастся побороть несправедливость судьбы, если вы будете непостоянны в ваших вкусах, если вы ни к кому не привяжетесь, если вы будете устраиваться то тут, то там, нигде не задерживаясь! Кого вы нам предпочли? Женщину без имени, полное ничтожество и, готов биться об заклад, философа. Разве у нас вам было плохо? Мне кажется, я всегда выказывал вам почтение, ибо глубоко уважал вас. Моя жена любила вас просто до безумия; кроме того, не говоря уже о множестве других выгод, вы имели в нашем доме одно редкое преимущество: вы каждый день отгадывали шарады и сами с удовольствием занимались их составлением.

При всем ее раздражении и печали графиня не выдержала последних замечаний мужа. Едва граф умолк, она стала хохотать почти до судорог. Вдруг безумная веселость сменилась на ее милом лице мрачной тучей; я увидел на нем одновременно и улыбку, и слезы. Я понял также, что госпожа де Фонроз, как и я, дорого бы заплатила за возможность расхохотаться, но нас обоих сдерживало опасение внушить странные подозрения смотревшему на нас мужу, которого в одинаковой мере должны были поражать и слезы его жены, и ее безудержный смех. Граф заметил мое смущение, и вот какими речами он постарался подбодрить меня: