Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Сбивчивая речь госпожи де Линьоль говорила о беспорядице в ее мыслях и чувствах. Мне будет трудно обрисовать отпечаток волнения, царившего во всем ее облике. В ее взгляде, поначалу растроганном, затем тусклом и, наконец, сверкающем, вы увидели бы последовательно сладкое заблуждение надежды, смертельный страх, опьянение счастливой любви и злобу любви поруганной. Вы прочитали бы на ее лице, изумительная подвижность которого меня пугала, борьбу бурных страстей. Казалось, каждый мускул ее лица судорожно вздрагивал; чувства мелькали и сменялись в ее чертах с быстротою молнии.

— Поверишь ли, — продолжала она, — я спала, когда тебя уже не было рядом! Я спала до полудня, но каким сном! Великий Боже, какие жуткие сновидения возмущали его! Ты каждое мгновение исчезал, и кругом меня оставались ужасные существа: маркиз, маркиза, твоя жена. Твоя жена! Ведь я твоя жена, разве это не правда, мой друг? Никогда не забывайте этого, сударь. А где маркиз? Ты его убил?

— Нет, мой друг.

— Ну, — сказала маркиза, которую, без сомнений, задел этот разговор, — по коням, Флорвиль, по коням, вам нельзя терять время.

— Что вы называете терять время? — воскликнула графиня, бросив уничтожающий взгляд на виконта. — Разве он теряет время, говоря со мной? И кто этот дерзкий молодой человек?

— Родственник господина де Б., — отвечал я.

— Мой друг, все эти люди пугают меня. О, как я страдаю со вчерашнего дня! Вечно приходится дрожать за себя, за него, что за мука! Беспрестанно думать о сопернице, которая хочет похитить его у меня, о враге, который угрожает его жизни. Ты его ранил?

— Нет, мой друг.

— Вы его не ранили, сударь? Надо же! А я вас так просила! Может быть, он еще не приехал?

— Флорвиль, — продолжала маркиза, — часы бегут, ночь приближается.

— Зачем в наши дела вмешивается этот чужой человек? — продолжала графиня. — Фоблас, не слушай его, останься. Как я страдаю со вчерашнего дня! До чего любовь становится тяжкой, когда она перестает быть счастливой! До чего нестерпимы ее муки, когда они остаются неразделенными!

— Что ты говоришь, моя Элеонора? Твое горе разрывает мое сердце.

— Да? Ну, тогда я утешена, я счастлива, поедем отсюда.

— Поедем! — повторил я, как эхо.

— Шевалье, — воскликнула маркиза, — неужели вы забыли, что вас зовет долг?

— Увы!

— Вас ждут не в Париже.

Я высвободился из объятий графини и с дышла ее кабриолета вскочил на лошадь, которую подвела маркиза.

— Он едет драться! — воскликнула госпожа де Линьоль. — Я хочу ехать за ним, я хочу присутствовать при этом поединке!

Виконт, желавший ее успокоить, быстро заметил ей:

— Успокойтесь, ему не грозит опасность: поединок окончен.

— Окончен! — повторила графиня горестно. — Окончен! Значит, он едет во Фромонвиль! Неблагодарный опять бросает меня, жестокий жертвует мною!

Она хотела броситься ко мне, но люди виконта ее удержали. Она вскрикнула от страха и ярости и упала без чувств.

Ах, кто не пожалел бы этой слишком чувствительной маленькой женщины! Кого не тронуло бы ее горе, кто не содрогнулся бы при мысли о несчастьях, грозивших ей! Маркиза не помешала мне сойти с лошади и броситься в экипаж графини. Меня даже необычайно тронуло, что госпожа де Б. окружила заботами Элеонору. Одной рукой она поддерживала голову моей возлюбленной, другой орошала ее лицо из своего флакона. Платком она отерла холодный пот, струившийся по ее лбу.

— Бедное дитя! — сказала она. — Ее глаза, которые недавно так блистали, теперь потускнели; бледность покрывает щеки, на которых горел такой нежный румянец! Бедное дитя!

— Боже мой, вы меня пугаете, вы думаете, что ее жизни грозит опасность?

— Опасность? Может быть. У нее пылкий характер, и она, по-видимому, очень любит вас.

— О да, очень. Кроме того, со вчерашнего дня она страдает от легких, но частых приступов нездоровья, тошноты...

— Что, она уже беременна? Тем лучше! — воскликнула маркиза с радостью. Потом она подавила это первое движение и тоном сострадания продолжала: — Тем лучше для вас, но не для нее. Для нее это событие опасно, оно подвергнет ее многим неприятностям.

— Неприятностям! Но кто пожалеет меня! В каком я затруднении! Одна здесь умирает от страха, что я ее брошу, а другая вдали приходит в отчаяние оттого, что я ее уже покинул! Что мне делать? Скажите, на что решиться?

— Только что, — прервала меня маркиза, — я торопила вас, теперь же скажу, что на вашем месте я и сама была бы в затруднении. Конечно, вы должны слушать голос вашего сердца, но вы обязаны также принимать во внимание обстоятельства.

— Спросить сердце? Я вижу в нем только нерешительность и сомнения! Принимать во внимание обстоятельства? О, они со всех сторон одинаково ужасны и побуждают меня то ехать, то остаться. О мой друг, умоляю вас, сжальтесь надо мной, покончите с моими жестокими тревогами, дайте мне совет.

— Что сказать вам? Если думать только о долге, он ясен. Однако было бы ужасно покинуть графиню в ее теперешнем состоянии. Она очень вспыльчива, резва... вы думаете, что она беременна, и бедняжка любит вас, как и надо вас любить, то есть слишком сильно. Если вы уедете теперь, вы подвергнете ее волнениям, которые, возможно, будут стоить ей жизни. Гораздо вероятнее, что Софи, обладающая ровным характером, Софи, долго жившая в разлуке с вами и, может быть, свыкшаяся с мыслью, что вы ее оставили, с меньшим нетерпением... Однако я не могу ни за что ручаться. Кто знает, не впадает ли ваша жена в отчаяние.

— В отчаяние!..

— Да, — слабым голосом проговорила де Линьоль, которая наконец пришла в себя. Она меня узнала и прибавила: — Это вы, Фоблас? Вы не бросили меня? Вы хорошо сделали. Останьтесь здесь, я так хочу, останьтесь. — Потом она обратилась к маркизе: — А ты, страшный незнакомец, уйди; жестокий, тебя не трогают мои страдания. Значит, ты никогда не нуждался в жалости, никогда не любил!

— Если бы вы знали, кого упрекаете! — взяв ее за руку, сказала маркиза — Увы, госпожа де Линьоль, хоть вы и очень несчастны, вы меньше заслуживаете жалости, чем тот, кто говорит с вами. Меня тоже сжигала любовь, которая пылает в вас. Мне тоже знакомы ее мимолетные наслаждения и безутешные муки. Графиня, несчастная графиня, вам придется еще много пострадать, если вам выпало страдать как мне!

Тут мои глаза встретились с глазами маркизы, в которых стояли слезы. Мое сердце затрепетало от их взгляда.

— Неужели, — продолжала она с жаром, — правда, что недоброе божество играет человеческими судьбами и с жестоким удовольствием неравным образом распределяет драгоценные дары? Неужели правда, что в силу утонченно-варварского расчета, оно щедро одаряет небольшое число своих избранников лишь для того, чтобы терзать громадную толпу несчастных существ, страдающих от его скупости? Юноша, которому так повезло, неужели это божество одарило тебя прелестью, обольстительностью, завидными талантами и умом, восхитительной красотой, отзывчивостью, которая сразу бросается в глаза и очаровывает душу, с одной лишь целью — приводить в отчаяние твоих соперников и терзать твоих возлюбленных? Неужели ревнивое божество лишило тебя единственного достоинства, которого тебе недостает — постоянства, — только для того, чтобы ни одна женщина не могла надеяться на счастье без примеси страдания и чтобы в мире не было совершенного мужчины? Как, неужели даже самые богато одаренные представители твоего пола, познакомившись с тобой, сравнят свое мужество и сердце с твоими лишь для того, чтобы упрекнуть природу в скупости и недоброте к самим себе? Неужели всем женщинам, увидевшим тебя, предопределено любить тебя с первого взгляда и, увы, раскаиваться дольше, чем другим смертным? О судьба!