Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Очарователен.

— Мне кажется, у него есть и ум, и сердце.

— Да, мой друг.

Я выражался кратко, боясь сказать слишком много, и притворился равнодушным, чтобы не возбудить подозрений графини.

— Да что же это такое! — воскликнула госпожа де Линьоль.

— В чем дело?

— Дело в том, что ваше хладнокровие приводит меня в отчаяние.

— Мое хладнокровие?

— Да, я делаю вид, будто обратила внимание на этого молодого человека, я расхваливаю его как могу, а вас это ничуть не волнует.

— Не вижу, почему бы это могло меня сердить.

— На это я и жалуюсь. Вы не выражаете ни малейшего беспокойства.

— Потому что, мой друг, я не вижу причины беспокоиться, — возразил я со смехом.

— Почему это? Почему бы вам не ревновать меня немножко. Ведь я ревную!

— Элеонора, повторяю тебе, мне незачем волноваться из-за виконта.

— Не смейтесь, я не люблю, чтобы смеялись, когда я говорю рассудительно. Скажите мне, почему виконт...

— Почему? Потому что он... ребенок.

— А вы разве старик?

— И потом я спокоен, оттого что испытываю к тебе уважение.

— Ах, уважение, уважение! Поменьше уважения, сударь, побольше любви! При мне часто говорили одну фразу, которую я раньше не понимала. Теперь, зная все, я нахожу справедливым: тот, кто сильно ревнует, сильно любит. Если хотите мне угодить, приревнуйте меня!

— Тогда утешьтесь, графиня: признаюсь вам, что, когда вы смотрели на виконта, мне было неприятно, я очень волновался — вы рассматривали его с таким вниманием...

— Вот, — она поцеловала меня, — вот это уже лучше! Так и надо было сразу же сказать. Но, Фоблас, не пугайся. Я восхищалась виконтом только для того, чтобы еще больше восхищаться тобою! Я говорила себе: этот молодой человек хорош, очень хорош, но мой возлюбленный лучше, во сто крат лучше. Лицо моего любимого так же прелестно, а сложен он гораздо лучше. В его чертах, в его осанке, во всем его существе есть что-то внушительное, горделивое, но в нем нет ничего пугающего, напротив, мне приятно на него смотреть. Ум, сердце! Разве у виконта может быть столько ума и сердца, сколько у тебя? Ведь ты целыми днями смешишь меня и время от времени заставляешь плакать, а когда я плачу, я особенно счастлива! Ты не смеешься над моими слезами, как другие, напротив, мой друг, ты меня утешаешь, горюя вместе со мной; ты умеешь плакать, умеешь! Успокойся же! По-моему, ты настолько выше этого молодого человека, насколько он выше всех других знакомых мне юношей. Скажи мне, твой отец любит виконта?

— Очень.

— Ну, так ему следовало бы выдать за него твою сестру, из них получится превосходная пара.

— Какая простая мысль, и почему она не пришла мне в голову?

— Однако я вижу одно препятствие: виконт очарован маркизой. К сожалению... Знаешь, почему я пригласила его? Я скажу, потому что ничего не могу скрывать от моего любимого! Он ревнует к тебе, потому что влюблен в маркизу. И он будет говорить мне, бываешь ли ты у нее.

— Отлично придумано!

— Конечно. Но меня не обманет ваша притворная веселость: вы смеетесь не от души. Мне всегда хотелось помешать вам бывать у этой дурной женщины, а случай дает мне в руки средство исполнить мое желание, и я никогда не успокоилась бы, если бы не воспользовалась им.

Между тем мы быстро приближались к Парижу, да, к Парижу, моя Софи, но утешься: мы направлялись также и в сторону Фромонвиля! Софи, я опять ехал к твоей сопернице, но прости меня: я мечтал о предстоявших мне наслаждениях меньше, чем о восторгах следующего дня. Я ожидал, что назавтра в объятиях моей жены наконец испытаю высшее и долгожданное счастье.

Возрадуйся же, моя Софи! Правда, в это самое мгновение я почувствовал поцелуй госпожи де Линьоль, и хотя эта ласка — награда за подмеченный ею глубокий вздох, — моя Софи, этот нежный вздох вырвала из моей груди мысль не о ней!

Мы оставили почтовых лошадей в Бурже, в той самой деревне, где я расстался с Жасменом. Лошади графини стояли на постоялом дворе; мы сели в карету и вскоре приехали в Париж. Читатель понимает, что Фоблас, одетый теперь, как ему следовало бы одеваться всегда, не мог, не переменив костюма, отправиться к госпоже де Линьоль, чтобы разыгрывать в ее доме роль мадемуазель де Брюмон. Итак, мы решили поехать к госпоже де Фонроз.

— Жестокие дети, — сказала баронесса, — откуда вы?

— Мы умираем от голода, — вместо ответа заявила графиня. — Дайте нам поужинать.

Нам быстро подали пулярку.

— Я в обеденный час поехала к вам, — сказала госпожа де Фонроз госпоже де Линьоль. — Там меня сильно встревожили, сообщив, что вы пришли в отчаяние от бегства мадемуазель де Брюмон и отправились за ней. Утром, — продолжала она, повернувшись ко мне, — господин де Белькур и мадемуазель де Фоблас навестили меня. И он, и она отправились во Фромонвиль, уверенные, что вы поехали драться на дуэли. Они не могли себе представить, чтобы что-то другое, кроме чести, могло помешать вам поспешить к вашей жене. Они оба трепещут за вас. Не стану скрывать: они будут испытывать самое смертельное беспокойство, если вы не присоединитесь к ним до завтрашнего полудня.

Графиня и думать забыла об ужине. Она прервала баронессу, объявив, что не позволит мне покинуть ее, и прибавила, что ее изумляет, почему госпожа де Фонроз, называющая себя ее подругой, решается давать при ней такие наставления ее возлюбленному. Баронесса ничуть не смутилась.

— Если вы обожаете сына, — стала оправдываться она, — то я люблю отца. Господин де Белькур никогда не простит мне, если в таких серьезных обстоятельствах я удержу его сына вдали от него. И чего вы, милое дитя, требуете от шевалье? Вы хотите, чтобы он нарушил правила благопристойности? Я далека от желания советовать ему пойти на низость и бросить вас. Пусть он найдет Софи, привезет ее сюда, а затем будет действовать как все светские люди, как все лучшие мужья, которые умеют примирять любовь к своим возлюбленным с хорошим отношением к своим женам. Иначе он потеряет вас. Скажите, например, может ли шевалье после возвращения жены продолжать жить в доме своей любовницы? Может ли он выставлять на всеобщее обозрение отчаяние одной и благосклонность другой? Предположим даже, что вы настолько ослеплены страстью, что будете ждать от него таких дичайших поступков, а он окажется настолько слаб, что станет вам повиноваться; скажите, не узнают ли тогда все на свете, что де Фоблас жил у вас под видом компаньонки, потому что дома ему стало скучно быть мужчиной? Я не говорю о графе де Линьоле: надо надеяться, что Бог, покровитель влюбленных, поступит в отношении вашего супруга так же, как он обыкновенно поступает с другими мужьями. Надо надеяться, что этот достойный супруг позже всех узнает, какой притчей во языцех вы его сделали. Но станет ли семья вашего мужа спокойно смотреть на его позор?