Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Да, маркиза, я всё поняла! — воскликнула Жюстина, которая, проводив до передней господина де Б. и его жену, вернулась и говорила сама с собой, думая, будто она одна в комнате. — Я поняла: вы вознаградите меня за эту жертву! Отлично! Мои дела пойдут еще лучше, потому что таким образом я сохраню де Вальбрёна.

Я оставался в шкафу, смущенный тем, что произошло, и тем, что я слышал.

— Всё, ушли, — воскликнула она, — можно дух перевести! Уф, аж дыханье сперло! Ну и ну, вот сцена-то! Когда же я увижу шевалье, чтобы все ему рассказать! Да-а, вот сцена-то!.. И кто бы, черт возьми, подумал, что эта женщина здесь, в шкафу. — Она открыла дверцу и увидела меня. — И этот тут! Боже мой, боже мой! Я сейчас умру. Мне эта сцена чертовски нравилась, а она была еще лучше! Ах, шевалье, вы тоже играли свою роль? Значит, нас было четверо? Да-да, вы битый час просидели в шкафу с ней вдвоем! Шевалье, надеюсь, вы не упустили такого прекрасного случая и вернули себе все права?

— Молчи, Жюстина, молчи. Я до сих пор еще поражен ее присутствием духа, ее смелостью. С дьявольской хитростью, с женской хитростью, она у меня из рук вырвала победу, которую я считал уже близкой.

— Жаль, а то было бы еще смешнее! Однако и так недурно. А я-то расспрашивала мужа, точно его жена была за сто льё отсюда! Ну как я могла подумать, что вы так близко! Знаете, я заставила его рассказать превосходные вещи... А то, что я заставила его сделать почти на глазах у жены, это божья кара. Ведь почти на глазах у своего мужа эта добродетельная дама боготворила, вас, как она недавно выразилась. О, она молодец: она ему всё как есть сказала, выложила всю правду. Бедняга, она не дала ему времени опомниться! Жаль, вы не видели его: рот разинут, глаза выпучены, брови уползли на самый верх. Держу пари, он вернется домой, не сумев придумать ни одного слова в ответ. А вот это доставляет мне громадное удовольствие, — прибавила госпожа де Мондезир, взвешивая в каждой руке по кошельку, полному золота. — Если дело так пойдет, я разбогатею. Муж платит мне за ласки, жена за побои.

— Как так?

— А так: этот кошелек я получила от маркиза, а этот госпожа маркиза очень ловко сунула мне, раньше чем зажглись свечи. Одной рукой она дала мне золото, а другой несколько легких пощечин, скорее напугавших меня, чем причинивших боль. Ах, господин Фоблас, если бы еще ваша графинюшка платила за побои!

— Жюстина, никогда не говорите со мной о графине, и, если хотите быть моим другом, постарайтесь...

— Я сделаю всё, что от меня зависит. — И она бросилась мне на шею. — Хотите, я вам это докажу? Останьтесь у меня. Ведь я не должна была ночевать сегодня одна и только выиграю от перемены, говорю вам это без лести.

— Жюстина, я думаю, они уже далеко и я могу спуститься с лестницы?

— Как, неужели? Что же сделалось с вашей любовью ко мне?

— Она давно испарилась, детка.

— Ах, постарайтесь, чтобы она когда-нибудь вернулась, — небрежно сказала госпожа де Мондезир, смотрясь в зеркало. — Если она вернется, приходите ко мне вместе с ней, вы будете хорошо приняты. Однако поешьте хотя бы перед уходом.

— Это правда, я умираю с голоду. Но нет, уже поздно, отец, вероятно, беспокоится. До свидания, госпожа де Мондезир.

Едва я появился у дверей нашего дома, как швейцар закричал:

— Вот он!

— Вот он! — крикнул Жасмен, стоявший на лестнице.

— Он не ранен? — спросил барон, подбегая ко мне.

— Нет, отец. Значит, вы видели меня в толпе с маркизом де Б.?

— Да, я видел вас, но, несмотря на все мои старания, мне не удалось к вам пробраться. Я уже три часа дома и умираю от беспокойства. Что же с вами случилось? Почему ваш враг так долго не отпускал вас?

— Вот в чем дело. Когда мы наконец вырвались из толпы, мы оба были очень разгорячены...

— Вы его убили?

— Нет, отец, но он меня принудил...

— Опять история, опять дуэль!

— Да нет же, отец, выслушайте меня: он принудил меня поехать с ним в Сен-Клу к одному его другу и выпить там прохладительного.

— Прохладительного ?

— Да, отец. Маркиз де Б. страшно жалеет, что затеял тогда со мной несправедливую ссору, и, по его словам, ничто его не утешит. Он раз двадцать попросил у меня прощения, меня он любит, вас почитает. Он поручил мне уверить вас в его глубочайшем почтении.

Отец постарался сохранить серьезное лицо, но, чувствуя себя не в силах удержаться от смеха, повернулся ко мне спиной. Госпожа де Фонроз, не имевшая причин сдерживаться, громко расхохоталась. Однако взглядом она показала мне, что понимает, где я отдыхал и пил прохладительное. Насмеявшись досыта, баронесса простилась с нами:

— Я покидаю вас, потому что завтра мне придется встать очень рано, чтобы поехать в замок маленькой графини.

Вряд ли госпожа де Фонроз встала раньше, чем маркиза де Б., потому что уже в седьмом часу меня разбудила записка Жюстины.

Господин де Фоблас, виконт де Флорвиль у меня. Я пишу под его диктовку. Ему очень досадно, что неотложные заботы помешали ему вчера сказать мне в вашем присутствии все, что он думает о моем поведении относительно графини. Такая женщина, как я, должна была окончательно потерять голову, чтобы решиться на подобную дерзость. Мое безумное бесстыдство чуть не скомпрометировало господина де Флорвиля, потому что, не знай вы его характера, вы могли бы подумать, будто он играл определенную роль в моем отвратительном поступке. Виконт прощает меня, но сомневается, что вы будете ко мне так же снисходительны, и говорит, что если мне не удастся заслужить ваше прощение, ни скромное покровительство виконта де Вальбрёна, ни другие более весомые соображения не помешают ему сегодня же отправить меня в... Господин де Флорвиль позволяет мне избавить себя от унижения написать, куда именно.

С раскаянием, страхом и уважением имею честь и т. д.

Я написал следующий ответ:

Передай выражение глубочайшего почтения господину виконту, бедняжка, и поблагодари его от моего имени. Скажи также, что он беспокоится напрасно: мне никогда и в голову не могло прийти, что он способен прибегнуть к таким средствам и к помощи такой женщины, как ты, чтобы огорчить графиню. Прибавь, что я тебя прощаю, поскольку ты уже трижды наказана: получила удар кнутом, свалилась с фаэтона и нахватала пощечин. Будь здорова, детка.

Между тем посреди необычайных событий, которые, казалось, нарочно устремились мне навстречу, чтобы ускорить мое выздоровление, заставив забыть о главном несчастье, наконец настало мгновение покоя, и я посвятил его Софи. Оставшись один, я призывал Софи: