Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Я бросился на лестницу, но, к счастью, встретил господина де Белькура, и он задержал меня:

— Фоблас, куда вы спешите со шпагой?

— Он осмелился остановить моего слугу и побить его!

— Итак, вы, мой сын, — с большим хладнокровием заметил барон, — торопитесь отомстить за слугу, тогда как не спешили вступиться за любимую женщину? Значит, для того чтобы отплатить за оскорбление, которое касается только его, возлюбленный графини откроет врагу свое имя и погубит госпожу де Линьоль?

Столь справедливые замечания успокоили меня. Я позвал Жасмена и отдал ему шпагу. Барон, увидевший, что я все же хочу уйти, сказал:

— Нет, вернитесь в вашу комнату, мне нужно с вами поговорить. Друг мой, нам обоим необходимо развлечься: самое сладкое удовольствие доставит нам общество вашей сестры. Я послал за Аделаидой и рассчитываю, что она останется с нами до вечера пятницы.

— Почему бы ей не пожить в вашем доме подольше?

— В субботу мы уезжаем.

Отвечая так, де Белькур наблюдал за мною. Приближался час, в который я должен был узнать, каким образом маркиза де Б. удержит меня в Париже, а потому я постарался избежать объяснений, которых, казалось, ожидал барон.

— Да, в субботу... в субботу. Всего хорошего, отец.

— Останьтесь, через четверть часа придет ваша сестра.

— Отец, мне необходимо уйти.

— Сын мой, я хочу, чтобы вы остались.

— Отец, мне непременно нужно уйти.

— Повторяю: я хочу, чтобы вы остались...

— Самое неотложное дело...

— Сын мой, вы хотите меня ослушаться?

— Придется ослушаться, если мне не удается освободиться иначе.

— Хорошо же, я прибегну к силе.

Он вышел из моей комнаты и запер дверь на ключ.

— Ладно, вы прибегнете к силе, а я — к ловкости.

Я открыл окно и прыгнул во двор со второго этажа. Я почувствовал сильное сотрясение, однако с быстротою птицы помчался к баронессе де Фонроз.

— Несчастный! — воскликнула она. — Зачем вы пришли сюда? Сегодня утром капитан нанес мне визит. Знакомым вам вежливым тоном он спросил меня, что такое эта мадемуазель де Брюмон, которая постоянно бывает у графини, возбуждая в обществе множество толков и шуток. Не без труда удалось мне убедить страшного виконта, что поведение его юной родственницы меня не касается, что я не обязана давать отчет ему, господину капитану, и что он сделает мне одолжение, если я никогда больше его не увижу.

— Вы едете к Элеоноре?

— Нет, я сейчас послала к ней, чтобы посоветовать быть осторожнее, а главное — не приезжать ко мне; с большим сожалением я хотела послать и вам то же предупреждение. В данное мгновение я вас больше не удерживаю, потому что очень боюсь какой-нибудь новой злой выходки со стороны разбойника, который явился сюда так некстати. Шевалье, вы идете домой?

— Нет, а что?

— Я попросила бы вас сказать... Погодите одну минуту...

Она позвала слугу и шепотом отдала ему какое-то тайное приказание. Тогда я не обратил особого внимания на это роковое обстоятельство, но потом оно часто мне вспоминалось.

— Я хотела, — продолжала баронесса, — попросить вас... но вы можете исполнить мое поручение и позже... попросить вас передать барону мой привет, ведь, несмотря на то что мы поссорились...

— Совсем?

— Навсегда. Знаете ли, ведь эта ваша злобная госпожа де Б. — причина всех наших печалей.

— Вы воображаете, что это маркиза написала письмо моему отцу?

— А также виконту де Линьолю!

— Невозможно! Не могу...

— Как вам угодно, сударь, — очень сухо ответила баронесса. — Я же не сомневаюсь в этом и буду действовать сообразно моему убеждению.

— До свидания, баронесса.

— Не прощаюсь с вами, шевалье.

Неужели затруднительное положение, в котором мы все находились, внушало мне напрасные тревоги? Когда я шел от баронессы к домику на Паромной улице, мне показалось, что за мной следят.

Виконт де Флорвиль не заставил себя долго ждать.

— Милая маменька, вы надели английский фрак, в котором были тогда в Сен-Клу. Я всегда узнаю его...

— С некоторым удовольствием, — прервала она порывисто.

— Нет, с восторгом! Он напоминает мне...

— То, о чем следует забыть!

— Ах, нет, то, чего я никогда в жизни не забуду! Почему, скажите мне, вы так долго лишали меня счастья...

— Я ждала, чтобы вы наконец сами мне написали. Я не хочу надоедать вам.

— Надоедать! Разве вы можете...

— Не знаю... вы так заняты графиней... госпожа де Линьоль и умна, и очаровательна... Общество других женщин должно вам казаться скучным.

— Я нахожу великое наслаждение в обществе самой очаровательной из них.

— Да, самой очаровательной после Софи и графини. Право, шевалье, оставим комплименты. Расскажите лучше о ваших печалях.

Маркиза слушала с большим вниманием, иногда на ее лице появлялось грустное выражение, иногда некоторое смущение. Закончив длинный перечень моих затруднений и тревог, я не мог не сказать ей:

— Еще одно меня приводит в отчаяние: мне говорят, будто вы написали эти ужасные письма.

— Кто же обвиняет меня? Граф де Розамбер? Госпожа де Фонроз? Мои злейшие враги!

— Если бы они даже были вашими друзьями, я не поверил бы им. Моя прелестная маменька, каким образом вы помешаете мне уехать?

— Да, — повторила она озабоченным тоном, — да, мне приходится повторить: вероятно, Софи стала менее дорога вам.

— Менее дорога? Уверяю вас, нет, но мне необходимо остаться в Париже. Честь и любовь удерживают меня здесь.

— Честь и любовь! Любовь к госпоже де Линьоль, так?

— Милая маменька, скажите лучше, как вы удержите меня?

— Фоблас, из Версаля вы получите пакет; бумага, лежащая в нем, надеюсь, доставит вам удовольствие и вместе с тем изменит намерения господина де Белькура. Если же это не подействует, пришлите пакет обратно.

— А что будет заключаться в пакете?

— Вы получите его завтра утром, до тех пор я не удовлетворю вашего нетерпеливого любопытства.

— И вы не убеждены, что средство окажется верным? Маменька, вы не слушаете меня! Вы думаете о чем-то другом!

— Да! — воскликнула она, выходя из глубокой задумчивости. — Вероятно, вы очень любите графиню!

— Ах, очень!

— Больше, чем меня... то есть чем вы меня любили?

— Я не знаю... Я не могу...

— Больше, больше. Ваша неуверенность, смущение — все говорит мне это. Больше! — повторила она грустно.

— Действительно, Элеонора приобрела на мою нежность такие права, которых не было ни у кого... Но я вас огорчаю, моя прелестная маменька?

— Ничуть. Как я могу печалиться, слыша, что вы предпочитаете вашу возлюбленную вашему другу? Да говорите же! Каким образом она прибрела на вашу нежность такие права, которых не было ни у кого?

— Она беременна.

— Жестокий юноша! — запальчиво воскликнула маркиза. — Разве я виновата, что...