Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Слова Розамбера казались мне очень разумными, но на сердце по-прежнему было тяжело. У влюбленных безумные надежды легко сменяются безумным же отчаянием.

— Знаете, — продолжал граф, — ее славное письмо очень хорошо написано. Милая кузина не успеет написать вам и десяти раз, как ее стиль окончательно сформируется!

— Розамбер, до чего вы жестоки в вашей постоянной веселости.

Тут Жасмен вернулся от маркизы.

— Сударь, я говорил с Жюстиной; она заставила меня ждать довольно долго и наконец пришла и сказала, что маркиза премного благодарит вас за внимание, что вчера ей нездоровилось, а сегодня утром у нее началась лихорадка.

— Видите, Розамбер, видите, как я несчастен! У обеих лихорадка — и в одно и то же время! Та, которую я обожаю, не хочет меня видеть...

— ...И я не увижу сегодня той, которая меня забавляет, — передразнил меня граф. — Бедный, несчастный юноша, как мне его жалко! Мой милый Фоблас, утешьтесь. Вы исцелите причиненные вами же болезни лучше самых знаменитых врачей. Однако, хотя милая кузина страдает одним и тем же недугом с маркизой, я предвижу, что лечить их предстоит по-разному. Вам придется отыскать в глазах милой барышни остатки волнения, вы возьмете ее руку, чтобы прощупать пульс, который, быть может, немного участился; вполне вероятно, что вы даже проверите, не утратили ли свежести ее губки. Что до красавицы маркизы, то ее осмотр продлится дольше и будет основательнее. Вы обязаны осмотреть ее тщательно... с головы до ног, мой друг... Я даже полагаю, что метода этого Месмера... 93 Да, шевалье, да, прибегните к магнетизму 94.

— Ради бога, Розамбер, довольно шутить! Помогите мне с Софи. Прежде всего постараемся узнать, почему я получил это жестокое письмо, затем придумаем, как мне повидаться и объясниться с моей милой кузиной.

— Охотно, Фоблас, и для начала позовем Персона.

Розамбер позвонил, но вместо слуги вошел отец. На любезности графа он ответил очень холодно и довольно резко заметил мне, что я должен ехать с ним.

— Лошади поданы, — сказал он и, обратившись к Розамберу, прибавил: — Извините, граф, но я не могу ждать.

— Завтра рано утром я буду у вас, — заверил меня граф и откланялся.

Я с беспокойством последовал за бароном.

Он отвез меня к дю Портаю. Ловзинский ждал меня, желая окончить рассказ о своих тайных приключениях. Опасаясь, что маркиз де Б. или кто-либо другой помешает нам, он велел никого не принимать. Едва мы пообедали, как он продолжил свою историю с того момента, на котором закончил в прошлый раз.

— Вникните, мой милый Фоблас, в ужас моего положения: усилившийся огонь готов был перекинуться на каморку, служившую нам тюрьмой, пламя уже лизало подножие башни Лодоиски. Лодоиска отчаянно кричала, я отвечал ей воплями ярости. Болеслав как безумный метался по нашей каморке. Он руками и ногами старался выломать закрытую дверь, а я, повиснув на окне, бешено тряс оконную решетку, но она не поддавалась.

Вдруг люди Дурлинского, побежавшие было на верхний этаж, быстро спустились вниз; мы услышали, как шумно распахнулись двери, потом злодей-граф запросил пощады, и победители ворвались в горевший замок. Услышав крики Болеслава, они топорами вырубили дверь нашей тюрьмы. По оружию и одежде я узнал татар. Пришел и главарь шайки, я увидел Тыцыхана. «Ага, — сказал он, — это мой храбрец». Я бросился перед ним на колени. «Тыцыхан... Лодоиска... женщина, самая прелестная из женщин, в пылающей башне — она заживо сгорит там». Татарин сказал своим людям несколько слов, те бросились к башне, я за ними, Болеслав последовал за мной. Двери выломали. У старой колонны мы заметили винтовтую лестницу, наполненную густым дымом. Устрашенные татары остановились, а я приготовился бежать наверх. «Что вы намерены делать?» — спросил меня Болеслав. «Жить или умереть с Лодоиской!» — воскликнул я. «Жить или умереть с моим господином!» — повторил мой великодушный слуга. Я бросился вверх по лестнице, он не отставал. Рискуя задохнуться, мы взбежали ступеней на сорок. При свете огня мы увидели Лодоиску на полу в самом углу, она сказала умирающим голосом: «Кто здесь?» — «Это Ловзинский, твой возлюбленный!» Радость вернула ей силы, она поднялась и упала в мои объятья. Я взял ее на руки, мы прошли до половины лестницы, но сгустившийся дым заставил нас вернуться обратно; в это мгновение часть башни обвалилась. Болеслав страшно закричал, Лодоиска потеряла сознание... Фоблас, то, что должно было нас погубить, — спасло! Огонь вырвался наружу, начал быстро распространяться, но дым немного рассеялся. Болеслав и я с моей драгоценной ношей торопливо спустились. Мой друг, без преувеличения каждая ступень дрожала под нашими ногами, стены раскалились от жара. Наконец мы добрались до двери. Тыцыхан, с тревогой поджидавший внизу, увидев нас, сказал только: «Храбрецы!» Я положил Лодоиску к его ногам и упал рядом с ней без чувств.

Больше часа я был без сознания, все опасались за мою жизнь. Болеслав плакал. Наконец я пришел в себя от звука голоса Лодоиски, которая, очнувшись, назвала меня своим спасителем. Замок совершенно изменился, башня рухнула. Татары потушили огонь, разрушив одну часть здания, чтобы спасти другую; нас перевели в большой зал, в котором находился и Тыцыхан с несколькими воинами. Другие, грабившие жилище Дурлинского, приносили своему главарю золото, серебро, драгоценные каменья, посуду, все дорогие вещи, не тронутые огнем. Закованный в цепи Дурлинский со стоном смотрел на бывшие свои богатства. В его безумных глазах читались все чувства, какие могут раздирать сердце наказанного злодея: бешенство, ужас, отчаяние; он со злобой бил ногой в пол, вздымал сжатые кулаки и изрыгал страшные проклятия, упрекая небо за справедливую месть.

Моя возлюбленная сжимала мне руку. «Увы, — рыдая, говорила она, — ты спас мне жизнь, но сам подвергаешься опасности, и, если мы избежим смерти, нас ждет рабство». — «Нет-нет, Лодоиска, успокойся: Тыцыхан не враг мне, Тыцыхан положит конец нашим страданиям...» — «Конечно, насколько это в моих силах, — сказал татарин. — Ты хорошо говоришь, добрый человек, ты не умер, и я очень этому рад. Все, что ты говоришь и делаешь, хорошо, и у тебя достойный друг», — прибавил он, указывая на Болеслава. Я обнял Болеслава: «Да, Тыцыхан, он мой друг и навсегда останется им». Татарин снова прервал меня: «Скажи мне, почему вы оба были в подвале, а она в башне? Я уверен, что вы хотели похитить девушку вот у этого злодея, — он указал на Дурлинского, — и это правильно: он безобразен, она красива. Ну, расскажи же мне все по порядку». Я открыл Тыцыхану мое имя, имя отца Лодоиски и все, что случилось со мной. «Теперь, — прибавил я, — очередь за Лодоиской, пусть она скажет, что этот негодяй Дурлинский заставил ее перенести с тех пор, как она попала в его замок».