Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Точно так же три месяца обманывал я ревнивую маркизу, которой посвящал дневные часы. Маркиза принимала меня то у своей модистки, то в домике в Сен-Клу, то у себя. Моя прелестная любовница, очарованная моим вниманием и, может быть, удивленная моим постоянством, по-видимому, боялась пресытить меня своей любовью.

Ее положение требовало заботливости и доставляло ей множество предлогов для постоянных отказов, которыми она разжигала мою страсть. Она жаловалась на расстройство желудка, на мигрень, на тошноту, а также говорила о множестве других недомоганий. Все это напоминало мне, что она будущая мать, и делало ее особенно милой для меня. Однако меня смущало, что стан госпожи де Б. оставался по-прежнему строен и соразмерен, я с нетерпением ждал полноты, которая должна была показать мне, что я действительно стану отцом. На крайне настойчивые вопросы, которые я время от времени задавал ей, маркиза отвечала, что, может быть, она ошиблась на один месяц, что у многих женщин на четвертом месяце стан остается строен и что ее плохое самочувствие и другие, более определенные признаки не позволяют ей сомневаться в своей беременности.

В первых числах октября вернулся Розамбер. Его дядя умер, оставив ему много хлопот из-за наследства. Нормандцы, по натуре склонные к сутяжничеству, чинили ему всяческие препятствия, но их милые дочки вполне утешили его. Узнав о беременности маркизы, он поздравил меня, но когда я рассказал ему, какие странные обстоятельства сопровождали запоздалое признание госпожи Б., он улыбнулся и покачал головой:

— Друг мой, тут есть кое-что неясное; мне кажется, опасения маркизы не должны вас беспокоить, в ее беременность верить нельзя! Если правда, что она, поссорившись с оттоманкой, отказалась от господина де Б. (на что я считаю ее вполне способной), я уверен, что, заметив первые признаки своего положения, она сделала бы все возможное, чтобы маркиз считал себя автором произведения, которому суждено появиться на свет. Итак, мне кажется, что она разыграла роль огорченной и встревоженной женщины, лишь желая растрогать ваше сострадательное сердце. Мой дорогой Фоблас, почему только через два месяца вам сообщили о том, что вы станете отцом? Разве это счастливое или ужасное событие не должно было интересовать вас с первого же месяца? Зачем надо было ждать второго? И заметьте: с того времени прошло еще три месяца! Три да два — пять. Она беременна пять месяцев, а еще ничего не заметно! Черт возьми, тут трудно обмануть любовника. Мой друг, уверяю вас, маленького шевалье не существует! Вся эта история выдумана для того, чтобы вернуть вас, растрогать и удержать. Впрочем, маркиза употребила неплохую уловку, это видно по тому, какой успех она возымела.

Замечания Розамбера показались мне убедительными, но мне было грустно расстаться с надеждой, которую я так долго лелеял. Я решил употребить все усилия, чтобы узнать правду.

В тот вечер Жюстина сказала мне, что я могу навестить ее госпожу. Мне не пришлось стучаться в дверь дома господина де Б., так как вход был открыт, но швейцар заметил меня и окликнул; я сказал, что иду к Жюстине, и, проскользнув за каретой, очевидно только что въехавшей во двор, бросился на потайную лестницу. Я вошел в будуар и вдруг с изумлением услышал в спальне громкий голос господина де Б. В то же мгновение Жюстина, испуганная шумом отворившейся двери, выбежала из спальни мне навстречу.

— Он только что вернулся! — сказала она и вытолкала меня за дверь.

Я спустился на несколько ступеней.

— Какая дурочка, убегает, когда я говорю с ней! — воскликнул маркиз, устремляясь за Жюстиной.

Он вошел в будуар как раз в то мгновение, когда Жюстина, взяв подсвечник в одну руку, светила мне, другою придерживая полуоткрытую потайную дверь. Хитрая горничная, не отвечая маркизу, выскочила из будуара на лестницу, заперла дверь и два раза повернула ключ; она знаком остановила меня.

— Не бойтесь, — сказала Жюстина, подойдя ко мне, — он нас не догонит. Но, право, этот будуар для вас — роковое место.

И Жюстина расхохоталась. Маркиз услышал ее смех.

— Дерзкая! — крикнул он. — Она смеется своим глупым выходкам и прямо у меня перед носом запирает двери!

Я не слышал ничего больше, потому что Жюстина, напрасно старавшаяся удержаться, расхохоталась громче прежнего. Я обнял ее.

— Маленькая мошенница, тебе придется расплачиваться за твою госпожу! — Я задул свечу, поцеловал хохотунью и осторожно усадил на ступеньку.

— Что вы делаете, сударь?.. Как? На ступеньках?

Я не ответил, приближая счастливые мгновения. Резвая Жюстина так быстро и неловко взмахнула рукой, что подсвечник, стоявший рядом с ней, со звоном и шумом покатился по лестнице.

— Что там такое? — крикнул маркиз из-за двери. — Жюстина, вы упали?

— Ничего-ничего, — ответила она дрожащим голосом.

— Да, ничего! А сама еле говорит, — озабоченно промолвил господин де Б.

Во время этого короткого диалога Жюстина старалась прогнать меня с занятых позиций, и, как я ни упорствовал, мне пришлось уступить. Маркиз позвал слуг и велел им поднять Жюстину, которая поскользнулась на потайной лестнице. Нельзя было терять ни минуты. Рискуя сломать шею, я сбежал по лестнице, не успев привести в порядок одежду. Недалеко от выхода я заметил каретный навес и быстро спрятался под ним. Придав себе приличный вид, я хотел уже выйти во двор, но в это мгновение у парадной двери показались люди с факелами. Я едва успел открыть дверцу кареты и проскользнуть внутрь.

Из окошка я увидел, что Жюстина вышла навстречу слугам, и они торжественно увели субретку, живую и невредимую после такого ужасного падения.

Слуги уже поднимались по большой лестнице с веселыми восклицаниями, а я собирался воспользоваться удобным мгновением, чтобы уйти, но моя странная судьба уготовила мне самые нелепые злоключения. От толпы слуг неожиданно отделился рослый лакей и направился прямо к навесу. Он поставил свечу на подножку кареты, в которой я находился, чем поверг меня в жестокое беспокойство. Потом он осмотрел экипаж, стоявший рядом (вероятно, в нем-то и приехал маркиз), и несколько раз обошел его кругом. Наконец он уселся на подножке моей кареты, снял со свечи нагар, задул ее и сказал:

— Она, конечно, сейчас придет. Подождем.

Когда смущавший меня свет погас, я успокоился. Стояла такая темная и туманная ночь, что не было видно ни зги. Прошло четверть часа, а между тем никто не являлся. Меня в моем заточении сжигало такое же нетерпение, какое мучило и моего тюремщика. Сидя на подножке, он тихо бранился.

Наконец я услышал шорох во дворе. Очевидно, лакей также услышал его, так как он встал и тихонько кашлянул; ему ответили шепотом, кто-то подошел к нему и сказал несколько слов, которые я не расслышал.