Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Ах, господин дю Портай, меня тоже можно пожалеть! Я дерусь с маркизом, перед которым очень виноват.

— Странно, — прервал меня Розамбер, — что в этой истории я на вашей стороне! Очень странно, что я дерусь за вас, хотя именно вы отняли у меня любовницу! Но довольно рассуждений. Нельзя терять времени. Если мы не будем убиты, нам завтра же, в шесть часов, придется уехать из страны.

— Французы! — воскликнул дю Портай. — Вы дали мне приют, а мне придется покинуть вас, нарушив самый мудрый из ваших законов!

— Господа, — продолжал Розамбер, — куда же мы уедем?

— В Германию! — сказал я, не раздумывая.

— В Германию, если вы согласны, — поддержал меня дю Портай.

— Пожалуй, хоть в Германию, — вздохнул граф.

Мы подъехали к нашему дому. Аделаида и барон уже поднимались по главной лестнице. Дю Портай поспешил догнать их, думая, что я последую за ними. Но я задержался с Розамбером.

— Далеко ли вы теперь?

— К Дерневалю. Друг мой, займитесь всеми необходимыми приготовлениями для нашего бегства.

— Но разве вы не появитесь вечером?

— Ничего точно не знаю, может быть, я вернусь только к четырем утра.

Я ушел в ту минуту, когда дю Портай вернулся, чтобы позвать меня к отцу.

Я ворвался к Дерневалю с таким встревоженным видом, что он спросил меня, какая беда со мной приключилась.

— Друг мой, завтра я дерусь на дуэли, завтра я умру, или Софи вместе со мной покинет Францию! Нужно, чтобы почтовая карета, в которой вы собираетесь увезти Доротею, унесла мадемуазель де Понти.

Дерневаль удивился. Остаток дня мы занимались приготовлениями, необходимыми для осуществления нашего смелого плана. Я мог бы вечером зайти домой, но боялся, что барон удержит меня. Около полуночи я, собираясь в монастырский сад, спрятал шпагу под широкий плащ. Дерневаль принял ту же предосторожность. Мы вышли из его дома в сопровождении трех слуг, по словам моего друга, верных и храбрых. Придя к ограде монастыря, мы бросили в сад большой сверток с мужской одеждой для наших возлюбленных. Слуги привязали веревочную лестницу; мы приказали двоим из них караулить, а третьему отправиться за почтовой каретой и привезти ее ровно к четырем часам утра.

Мы забрались в сад. Дерневаль и Доротея оставили меня с моей милой кузиной в закрытой трельяжами аллее. Мы сели у подножия каштана, покровителя любви. Я молча смотрел на Софи и обливал ее руки слезами.

— Что значат это молчание, эти слезы? — спросила она.

— Софи, мои слезы означают ужасное несчастье! Ты знаешь, что Доротея покидает нас.

— Да, но из-за нас ее отъезд отложен на один день.

— Нет, моя Софи, нет, они не откладывают свое бегство. Дерневаль похищает ее сегодня ночью.

— Сегодня ночью?

— Да. Я не могу видеться с тобою в приемной, я не буду приходить в сад, мы разлучимся навеки! Софи, нам предстоит провести вместе последнюю ночь!

— Последнюю! — воскликнула она печально.

— Да, последнюю! Доротея уезжает, Доротея покидает тебя. Она жертвует всем ради своей любви к Дервевалю. Дерневаль счастливее меня!

— Ах, мой друг, как вы можете желать счастья, которое лишит меня покоя?

— Софи, мы проводим вместе последнюю ночь!

— Друг мой, проведем ее так, чтобы завтра нам не в чем было упрекнуть себя!

— Завтра мы будем стенать в разлуке, а между тем Дерневаль и Доротея помчатся в Германию!

— Они едут в Германию?

— Да, моя дорогая, любимая, в Германию.

— Скоро, мой дорогой Фоблас, мы увидимся с ними, госпожа Мюних уверяет меня, что барон Гёрлиц вот-вот приедет за мной.

— Барон Гёрлиц приедет слишком поздно!

— Почему поздно?

— Он приедет слишком поздно, моя горячо любимая Софи.

— Ради бога, объяснитесь...

— Софи, отъезд Доротеи — не самое страшное, что грозит нашей любви.

— Но скажите мне, Фоблас... Помните, вы много раз уверяли, что, как только барон приедет, вы броситесь к его ногам и будете молить его отдать меня вам?

— Напрасно барон Гёрлиц примет мое предложение, раз мой отец откажет мне в своем согласии.

— Но ваш отец согласится, когда барон Гёрлиц...

— Софи, я не хочу вас обманывать: мой отец предназначает мне другую жену.

— Другую жену! И вы говорите мне такое! Жестокий, я слишком хорошо понимаю вас — вы изменили мне, изменили!

— Нет, моя Софи, нет, успокойся. Снова подтверждаю тебе прежние клятвы: никогда другая женщина не получит имени моей супруги; но если ты не станешь моей, вини только себя.

— Себя?

— Да, ты не захотела сделать этот желанный брак необходимым...

— Я не понимаю.

— Ах, если бы ты была менее суровой к мольбам твоего друга...

— Мой дорогой Фоблас, что вы говорите?

— Я привел бы мою Софи к барону Фобласу и сказал: «Я дал ей слово; наши клятвы записаны на небесах, я соблазнил ее слабую юность, и ей недостает только назваться моей женой».

— Как, я, Фоблас, куплю позором...

— Позором? Если ты считаешь позором принадлежать мне — ты меня не любишь. Жестокая, чего ты еще ждешь? Почему ты не хочешь увенчать самую нежную на свете любовь? Мы расстаемся! Тебя вскоре увезут в чужую землю, далеко от твоего опечаленного друга. Софи, взгляни на опасности, грозящие нам, ты можешь их предотвратить, ты можешь соединиться со мной неразрывными узами, согласись, моя любимая, согласись...

— Нет-нет, никогда, никогда!

Тщетно я пытался восторжествовать над ее добродетелью. Приведенный в отчаяние упорным сопротивлением Софи, лишавшим меня всякой надежды, я предался моему горю.

— Ваши рыдания разрывают мне сердце, — сказала Софи. — Но чего вы требуете от меня?

— Уже ничего!

— Как вы огорчены, мой друг, мой добрый друг! — Она сжала мою руку.

— Софи, никогда ничье горе не бывало глубже моего! Софи, часы бегут, скоро рассвет, и я повторяю вам: мы проводим вместе последнюю ночь!

— О, небо, каким голосом он говорит! Какое мрачное отчаяние! О мой друг, как мне горько видеть ваши слезы! — Она отерла мои глаза своим платком.

— Это жестокие слезы. Они говорят о смерти!

— Какое роковое безумие...

— Любимая, горе и отчаяние разрывают мне душу, но не думайте, что я теряю рассудок; Софи, я плачу, но скоро заплачете и вы, скоро ужасная новость, которая разойдется по всему городу, проникнет и сюда, и ваши запоздалые сожаления не вернут вам друга.

— Жестокий, неужели вы посягнете на вашу жизнь?

— Нет, не моя рука нанесет роковой удар. Софи, если бы моя жизнь была вам дорога, я защищал бы ее от маркиза де Б.

— Великий боже, вы будете драться на дуэли...

Она упала в обморок, я постарался привести ее в чувство, но едва сознание начало возвращаться к ней, как я поспешно воспользовался выгодой моего положения и скоро одержал полную победу.

Последнее сопротивление побежденной стыдливости, первое торжество награжденной любви, мгновение обладания, мгновение высшего наслаждения, самый красноречивый из писателей описал ваше очарование в своем бессмертном сочинении! Нужно молчать, потому что невозможно обрисовать вас так же хорошо, как это сделал он! *