Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

С этими словами человечек пошел за громадной чашкой, с торжествующим видом подал ее мне и, слащаво улыбаясь, предложил выпить успокоительное.

Молодой и пылкий влюбленный, жаждущий увидеть похищенную у него возлюбленную и вместо того получающий какое-то питье, без сомнения, может проявить нетерпение и поступиться правилами хорошего тона. Я схватил чашку и проворно опрокинул ее прямо на голову противного эскулапа. Густая жидкость потекла по его продолговатому лицу и залила тощую грудь.

— Так-так, — холодно сказал он, вытирая короткий парик и одежду, — он еще не вполне пришел в себя. Но не беспокойтесь, господин барон, пускай продолжает пить настойку, и все будет хорошо. Только давайте ему лекарство сами, вы отец, и, возможно, он не осмелится выливать его на вас.

Наилучший доктор — это человек, знающий о наших страстях и умеющий потрафлять им, если он не в состоянии нас от них исцелить. Потому обещание барона более способствовало моему выздоровлению, нежели предписания и питье того человечка. На следующий же день я почувствовал себя лучше и меня перевезли в деревню Хольрис, в двух льё от Люксембурга. Там мы заняли домик, недавно купленный моим эскулапом. Барону посоветовали поселиться за городом: деревенский покой и тишина, очарование окрестностей, полевые работы — все это, уверяли доктора, должно было доставить мне утешительные развлечения или полезные занятия. Мой отец тоже решил, что нам гораздо лучше скрыться в безвестной деревне. Изменив из предосторожности место жительства, он переменил также и наши фамилии, что было еще насущнее. Его называли теперь господин де Белькур, а меня — господин де Нуарваль 1. Лакей барона и мой верный Жасмен нам служили. Отец разослал остальных слуг в разных направлениях, дав им двоякое приказание: искать Ловзинского и охранять наш покой.

Приехав в наше новое жилище, де Белькур осмотрел комнаты, чтобы выбрать для меня самую удобную и тихую. Депре (так звали моего доктора) обратил наше внимание на отдельный флигель. Он сказал, что на втором этаже этого домика есть три комнаты, но прежний владелец вынужден был оставить этот флигель из-за привидений.

— Нуарваль, — улыбнулся отец, — не боится духов, у него есть пистолеты, а когда ему станет лучше, он возьмется и за шпагу.

Итак, мне отдали одну из комнат флигеля; Жасмен с радостью занял другую и обещал охранять от привидений третью. Де Белькур поселился в главном здании, выходившем на улицу.

Пришла ночь, духи не беспокоили меня, оставив на растерзание тяжелым мыслям. О моя милая кузина, о моя очаровательная жена, сколько слез я пролил, думая о вас!

Куда увез ее Ловзинский? Почему он похитил ее? Какая веская причина заставила прибегнуть к этой крайней и опасной мере Ловзинского, от природы кроткого и сострадательного, Ловзинского, сердце которого знало необоримую власть напрасно подавляемой страсти? Неужели безутешный супруг Лодоиски мог быть безжалостным отцом? И неужели наш брак не исправил того, что он называл моим безумием? Чего еще могла требовать честь его дома? Наконец, разве не благодаря моим проступкам он вновь обрел свою очаровательную дочь? И неблагодарный осмелился похитить ее у меня! И варвар не побоялся принести ее в жертву! Да, конечно, принести в жертву... Сраженная ужасным ударом Дорлиска, несчастная Дорлиска... О Софи, я знаю, если тебя уже нет на свете, ты, послав мне свое последнее прости, унесла с собой мою надежду. Я тебя не переживу! Я не замедлю последовать за тобой! Вскоре вдали от завистливого мира, вдали от отцов, лишенных естественных чувств, свободный от тиранического бремени приличий и несносного ярма предрассудков, я, довольный и умиротворенный, воссоединюсь с моей счастливой и утешенной супругой. Вскоре посреди невозмутимого покоя Элизиума, обещанного истинным влюбленным, наши слившиеся воедино души будут упиваться наслаждением вечной любви.

Так в тиши ночей мое горе питалось мыслями, которые только увеличивали его. День приносил некоторый отдых. Мой отец, встававший с зарею, то и дело повторял мне свои обещания и говорил о средствах, которые думал употребить, чтобы найти мою жену, и, не сомневаясь в успехе, запрещал впадать в отчаяние. В силу непреложных и благодетельных законов природы несчастье порождает веру. Очень редко надежда покидает смертного, и чем сильнее его страдания, тем легче убедить его, что скоро им придет конец.

Часто, взволнованный тревожным подозрением, я спрашивал отца, что думает он о молодом человеке, крик которого еще звучал в моих ушах. Де Белькур не знал, что сказать и тогда, когда я просил его объяснить, каким образом незнакомец выследил нас, как он нашел нас в Люксембурге и что руководило им; где он познакомился с Софи и почему Софи никогда о нем не упоминала.

Порой, вспоминая множество событий, заполнивших шестнадцатый год моей жизни, я думал об интересной красавице, благодаря которой начало моей сердечной жизни, усыпанной столькими цветами, было таким сладостным. Бедная маркиза де Б.! Что с ней сталось? Может, ее заточили в монастырь? 2 Может, она умерла? Справедливый читатель, я взываю к вам. Разве мог я без слез думать о судьбе несчастной женщины, виновной лишь в том, что она слишком любила меня?

Следует также сказать, что славный доктор продолжал доставлять мне целительные развлечения. Каждое утро он спрашивал, не мучило ли меня привидение; каждый вечер он советовал мне принимать его превосходное питье, но, как ни упрашивал его я, он никогда не соглашался сам давать мне лекарство. Я очень удивлялся, что отец избрал такого странного эскулапа, верившего только в свою микстуру и в привидения. Вот что ответил мне на это господин де Белькур. Лучший врач Люксембурга, с которым он посоветовался по поводу моего здоровья, велел давать мне известные лекарства и увезти из города. Другой доктор, господин Депре, узнавший, что решено отправить больного в деревню, едва это окажется возможным без ущерба для его здоровья, на третий же день явился к барону и предложил свои услуги и свой дом. Знаменитый врач, одобрив выбор места, не пожелал опуститься до ненужного соперничества с неизвестным собратом. Чтобы примирить их, де Белькур принял услуги одного и дом другого.

Итак, меня лечил известный люксембургский врач, а услуги скромного доктора из Хольриса ограничивались лишь тем, что он отдал нам за большую плату свой дом. Я мог бояться его привидений, но мне нечего было страшиться его предписаний.

Через неделю мы получили первые обнадеживающие известия. Дюпон, тот из слуг, которого мой отец отправил по Парижской дороге, написал, что при выезде из Люксембурга он на первом же почтовом дворе узнал, что там недавно дали лошадей пожилому господину и заплаканной девушке. Дюпон не сомневался, что это были мой тесть и моя жена, он следил за ними до станции Сент-Менегульда, но там упал с лошади и вывихнул ногу. Несчастный случай помешал ему тотчас же сообщить нам эту новость.