Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Де Белькур, стараясь всячески поддержать меня, заметил, что нам теперь будет легче заниматься поисками, так как Софи находится во Франции и, скорее всего, в столице.

— Дю Портай, — прибавил он, — понял, что спокойно может вернуться в Париж, где его знают немногие, и он наверняка полагает, что, даже если мы откроем его убежище, то не посмеем вернуться домой.

— Я посмею! — воскликнул я. — Еще как посмею и скоро я обниму мою Софи!

В тот же день пришло письмо от Розамбера, которому, после того как мы переменили место жительства и имена, господин де Белькур сообщил о моем роковом приключении. Граф по-прежнему скрывался, но чувствовал себя гораздо лучше и рассчитывал вскоре приехать и утешить меня. Он посылал в монастырь справляться об Аделаиде, которую тревожило и печалило наше отсутствие. Маркиз де Б. поправился после ранения, а про его жену Розамбер не сообщил ни слова. Его молчание о женщине несчастной и милой, судьбою которой, как он знал, я не мог не интересоваться хотя бы из любопытства, показалось мне странным. Еще больше изумило меня то, что он написал только отцу. Однако, подумав, я догадался, что отец, не желая, чтобы я переписывался с графом, перехватывал его письма ко мне.

В этих известиях не было ничего определенного, и все-таки я почувствовал некоторое успокоение. Я начал выздоравливать. Доктор-коротышка уверял, что заслуга исцеления принадлежит исключительно питью, которое я столь редко принимал, а не любви и природе. Кроме того, он утверждал, что нас охраняет какое-то милостивое божество. С тех пор как я поселился в новом доме, привидения еще ни разу мне не являлись, но Депре продолжал твердить мне о призраках; наконец я попросил его рассказать мне, что послужило поводом к этой вечной шутке. И вот, очень серьезным тоном, он начал следующий печальный рассказ:

— Когда-то на этом самом месте стояла ферма. Следовательно, ни флигеля, ни большого дома еще не было.

— Ваши выводы замечательны, господин Депре!

— Фермера звали Люка, Люка обожал свою жену Лизетту, и Лизетта обожала своего мужа Люку. Если бы Люка любил только Лизетту, может быть, Лизетта всегда любила бы Люку.

— Боже ты мой, господин Депре, сколько раз вы повторили имена Лизетты и Люки!

— Но если я рассказываю историю, должен же я упомянуть имена действующих лиц?

— Вы правы, доктор, прошу вас, продолжайте.

— Итак, я ловким образом дал понять, что Люка был женат на Лизетте. Теперь, мне кажется, я должен заметить, что для счастливой брачной жизни необходимо, чтобы супруги были счастливы.

— Превосходное замечание, господин Депре!

— А для счастья им необходимо иметь общие вкусы и сходиться характерами.

— Отлично, доктор.

— Но я успел сказать также, что, кроме жены, Люка любил кое-что еще.

— Ах, как вы интересно рассказываете, господин Депре!

— Не правда ли, я ничего не упускаю?

— Да, и вы повторяете несколько раз одно и то же, чтобы слушатель не забыл.

— Необходимо выражаться ясно, сударь. Ну, так Люка любил, кроме жены, кое-что еще и даже предпочитал это жене, а именно: он любил местное вино ценой в три су за пинту святого Дионисия 3, Лизетта же любила воду из источника и терпеть не могла забродившего нектара.

— Доктор, да вы поэт!

— Да, сударь, я порой пописываю. Так вот. Пристрастие Люки имело то неудобство, что вино разогревало легковозбудимые фибры его желудка и действовало на мозг, сожженный едкими винными парами, и все вместе делало его грубым, злым и несдержанным.

— Позвольте мне заметить, ваше определение достойно «Лекаря поневоле»! 4

— Вы меня обижаете! Я сделался доктором не поневоле, а прямо-таки против воли всех, кто меня окружал, моя тяга к медицине была неодолимой...

Пристрастие Лизетты, наоборот, имело другое неудобство. Множество воды наполняло ее чрезмерно разбухавшие внутренности, слишком разжижало плохо перевариваемую пищу, расслабляло мышцы; вследствие этого вырабатывались дурные соки, появлялись недомогание, бессонница, зевота, скука; вода приносила в разбухшую оболочку ее мозга то неприятное настроение, вследствие которого женщины, пьющие одну воду, бывают обыкновенно крикливы, упрямы и сварливы. Вы сами видите, сударь, что следовало бы соединить в одно вкусы мужа и жены, создав таким образом хороший, естественный и упорядоченный аппетит. Лизетте следовало подливать в воду немного вина, Люке — много воды в вино, и тогда темперамент мужа и темперамент жены пришли бы в равновесие и их характеры стали бы вполне сходными, потому что... потому...

— Не трудитесь, доктор, я угадываю остальное.

— Итак, вполне ясно, что если бы положение вещей упорядочилось так, как я только что объяснил, с бедными супругами не случилось бы рокового несчастья, о котором мне остается рассказать...

— Итак, доктор, в чем же оно состояло?

— Это случилось в одна тысяча семьсот семьдесят третьем году, в пятницу, тринадцатого октября, вечером, в тринадцать минут девятого. Замечу мимоходом, что повторенное несколько раз число тринадцать всегда является роковым.

— Я уже подумал об этом, господин Депре.

— Заканчивался сбор винограда, в тот год он поспел очень поздно. Люка вылез из чана, в котором давил ягоды, и выпил тринадцать полных кружек молодого вина. Когда пришел домой, он был уже не человеком, а настоящим чертом. К несчастью, Лизетта съела за обедом яичницу с почками (употребив тринадцать яиц) и выпила много чистой воды. Ее пищеварение совершалось с трудом. Лизетта при виде пьяного Люки скривилась недовольно, зевнула и позволила себе произнести несколько колких слов. Люка ответил угрожающим жестом. Лизетта в припадке раздражения бросила в Люку тринадцать тарелок. Разъяренный Люка, поддавшись первому порыву, убил Лизетту, тринадцать раз ударив ее большим жбаном. Увидев, что она умерла, Люка понял, что он ее любил. В отчаянии бросился он на труп и стал просить прощения за то, что убил его... «Увы, — жалобно кричал он, — это случилось со мной в первый раз!» Наконец он решительно поднялся, скрестив руки, подошел к своему чану и бросился в него вниз головой: через тринадцать секунд его вытащили из чана. Он умер и утонул...

— О доктор, какая чудная и длинная история!

— Я ничего не прибавил, так говорят в народе. Но слушайте дальше. Возмущенное правосудие обо всем дозналось. Оно захватило тело Люки, в котором, на его счастье, уже не было души, труп повесили за ноги, ферму снесли, а землю продали с торгов. Тот, кто купил ее, продал, ибо не смог жить в этом маленьком флигеле, и вот почему: ежегодно во время сбора винограда, а иногда несколько позже, все здесь страшно меняется: наступает ночь, небо бледнеет, земля дрожит, стихии содрогаются, большой дом подпрыгивает на своем фундаменте, крыша пляшет, стены краснеют, точно от крови или от вина. В комнатах начинается невообразимая возня. Слышится звон тарелок, стук жбана, стон умершей и вопли утопленника.