Петко Тодоров - Идиллии

Камнем легли на сердце Бойко эти слова, но он молча проглотил их и повесил голову, — он в своей жизни еще никому не перечил. Только неприютно стало ему в доме, чужой он был здесь — такой чужой, что не посмел зайти в сарай взять соломы для своих буйволов.

В тот же день под вечер он пошел к хозяину лесопилки и подрядился ехать в извоз. Хотя другие погонщики уже оправились с кладью в горы, Бойко рассчитал: если он завтра пораньше здесь нагрузится, то вечером догонит обоз за перевалом.

Но словно мало было ему позорища в отцовском доме, пришлось еще увидеть…

Ранним утром, как только Бойко вывел свою подводу из ложбины, его взгляду открылись горы, складки которых поднимались и уходили вдаль одна за другой вплоть до самого хребта. За горными вершинами разгорается заря весеннего дня, алеют края белых облачков, разбросанных по небу. На склонах ходит кудрявыми волнами цветущая рожь; из кустов взмыла стая голубей и закружилась над нивами. Дорога вверх крута, Бойко спешит провести свою подводу по холодку, пока слепни еще не донимают буйволов. Он подгоняет стрекалом то одного буйвола, то другого, они тяжело упираются копытами в каменистую дорогу, мотают мордами, из ноздрей у них валит пар. Перед спуском, чтобы не оставить буйволов одних, Бойко снял цепи с дышла и повел их; только прогрохотала его тяжелая телега по мосту перед поворотом, как Бойко остановился, пораженный.

За песчаной осыпью, на склоне, стояла женщина в чем мать родила посреди поля его старшего брата. Он затаил дыхание, не мог поверить своим глазам. Его сестра! Руки скрестила над грудью, волосы рассыпались по плечам…

— Сестрица! — крикнул он и, словно от звука своего голоса, опомнился.

Она резко повернулась, вздрогнула, быстро выдернула несколько колосков и — прежде чем Бойко успел еще что-то сказать — нагнулась, схватила свою одежду и скрылась за холмом.

…По-другому не вышло — надумала ворожбой навредить брату! — Бойко опустил глаза и ухватился за дышло.

…Слыхал он про это, но надо же было увидеть родную сестру за таким делом. Пока еще не созрел колос, пришла на заре украсть урожай с братниной нивы и перенести на свою.

И опять ему стало жалко отца, в голове промелькнула вчерашняя драка, он махнул рукой: пускай делают, что хотят, коли им не грешно и не стыдно.

Было уже около полудня, когда Бойко одолел горный перевал; лес поредел, и он выехал на голую вершину, чтобы посмотреть перед собой: и вдаль и вширь, докуда хватает глаз, — ровная Ромынь. Внизу, под склонами, долины роз — как раз в мае сбор лепестков, и каждое утро долины наполняются благоуханием цветов, серебристым смехом и песнями девушек. А дальше, за долинами роз, ровные, буйные, в человеческий рост хлеба: не нынче-завтра здесь начнется жатва. И воля, и раздолье — все пути открыты; куда ни пойдешь, ни память о прошлом тебя не остановит, ни родня тебя не задержит. Легкая тень скользнула по лицу погонщика и тут же пробежала по утесу, вон по тому, дальнему; он поднял голову — в небе над ним величаво парил орел, вот так и пустившийся по своей воле в неизведанный путь…

А погонщики будто знали, что Бойко их догоняет, — медленно спускались по склонам Старой Планины. В полдень они съехали на равнину, распрягли буйволов на берегу Тунджи, чтобы пополдничать и дать буйволам поваляться в иле, и опять не спеша двинулись дальше. Бойко не полдничал и не распрягал буйволов, и вечером, когда погонщики решили съезжать с дороги и ставить телеги в круг, настиг хвост обоза.

— Быстро же ты ехал!

— Догнал нас еще до ночлега…

Со всех сторон обступили его товарищи; все распрягли буйволов и разбрелись вокруг набрать сушняка для костра и к ужину приготовиться.

Уже погасли на облаках за лысыми вершинами Средней Горы последние отблески вечерней зари. Безмолвно и глухо темнела уходившая вдаль равнина; ни дымка из трубы над сельской лачужкой, ни рощи, чтобы порадовать глаз. Только внизу под дорогой журчит река, и на ее берегах дремлют ивы. Не успели погонщики опять собраться вместе, как по небу, словно пугливый рой светлячков, рассыпались звездочки, и теплая летняя ночь пала на равнину. Посреди стоянки поднялся тонкий столб дыма. Отовсюду подходили, перешагивая через дышла, погонщики — кто с охапкой хвороста, кто с котелком для похлебки, кто — а с ними и Бойко — с усачами и раками, наловленными в реке, чтобы испечь их на угольях. Затрещал хворост, на треногу подвесили котелок с бобовой похлебкой, погонщики расселись вокруг костра, и огонь разбросал их танцующие тени по грядкам и колесам телег.

— Эх, и огонь же мы развели — как пылает! — от радости вскочил Бойко и протянул руки к высоким языкам пламени, которые взвились выше его головы.

— По душе Бойко широкое поле! — повернулся, улыбаясь, к другим самый старый погонщик и отодвинулся от огня, потому что уже припекало так, что не вытерпеть.

— Верно, по душе! — подхватил Бойко, словно стряхнул с себя и позабыл раздор и брань, что прогнали его из отцовского дома. — И всю жизнь вот так в поле проведу!

— Это мы посмотрим…

— Не зарекайся, подожди до завтра, вот свернем к Стырмену, как бы там тебя не оставить… Здешние девчата многим нашим загорцам задурили голову. Да и ты, как я погляжу — всякий раз, как мы проезжали здесь, сбегал на хоро или на посиделки. Есть там одна — Койной, что ли, ее звать, — она тебя, брат, опутает, там и осядешь…

— Э, какая она из себя, а, Бойко? — погонщики переглянулись и каждый на свой лад принялся поддразнивать беззаботного парня.

И целый вечер, пока не съели рыбу и не выхлебали похлебку, все донимали его, то в шутку, то всерьез.

И только когда пламя упало и лишь сонные язычки пробегали по разгоревшимся угольям, смолкли шутки и подтрунивания. Погонщики отодвинулись от костра и стали кто где укладываться спать; в стороне под своей новой буркой растянулся и Бойко; он один не мог заснуть и долго еще вслушивался в трескотню кузнечиков, от которой, казалось, дрожал воздух над всей равниной.

— То, о чем они толковали, как бы не обернулось правдой: а ну как оставят меня в Стырмене… — задумался было погонщик, но словно не мог удержаться, опять отдался привычным мечтам.

— Завтра вечером он заиграет на свирели возле Стырмена и опять пойдет на посиделки, чтобы с ней повидаться. — Как она взглядывает стыдливо из-под бровей, а на губах дрожит кроткая улыбка… А может, так выйдет, что на посиделках они останутся вдвоем, — вот тогда и скажут друг другу все, на что робко намекали одними взглядами…

Увлеченный своими мечтами, он задремал и не заметил, как его сморил сон.