Петер Илемницкий - Избранное

На вопрос преподавателя о дедуктивном методе Эмиль дал такой удачный ответ, какого от него давно никто не слышал, так что после этого весь класс строил догадки, что ему поставили: «хорошо» или только «удовлетворительно».

Вашина был очень доволен.

Встретив Эмиля после урока в коридоре, он кинул на него ласковый, отеческий взгляд. Эмилю даже показалось, будто на лице его мелькнула приветливая улыбка.

— Ну, теперь уж держитесь… Постарайтесь отвечать еще лучше, чем сегодня, — сказал он, проходя мимо.

Этим все решилось.

Эмиль повернул за ним, пошел совсем рядом, интимно приблизившись с левой стороны, и промолвил:

— Простите, господин учитель, но лучше просто не сумею… Можно мне поговорить с вами?

В его словах как будто слышалась тайная боль. Но на самом деле они были продиктованы совсем другим чувством.

Эмиль отомстил товарищам.

Месть его настигла их на другой же день.

Суббота — словно точка после целой недели труда, передышка после недельного напряжения, отрадный конец борьбы.

Но проигравшие не испытывают отрады.

Петер и Вавро после обеда шли по улице, взволнованно беседуя.

— А я тебе говорю, он к тебе нарочно придирался, — твердил Вавро. — Я же видел. Взять хоть его тон: как будто он каждое слово в уксусе вымочил… И потом эта уверенность, что ты у него в руках.

Петер долго молчал. Он шагал рядом с Вавро в каком-то кошмаре, словно опутанный паутиной растерянности, с трудом переставляя ноги, он казался себе трубой, в которой гудит, то усиливаясь, то затихая, ветер.

— Если и придирался, то без всякой причины, — возразил он помолчав.

— Гм, без причины… Это ты так говоришь. А у него есть причина, да еще какая! И тебе о ней незачем знать.

Они шли боковыми уличками, куда падали редкие лучи солнца. Старые, желтые дома обывателей глядели друг на друга пыльными окнами, кое-где расступаясь и сохраняя друг с другом связь лишь в виде щербатой садовой ограды. Из-за оград торчали голые ветви каштанов с огромными глянцевитыми почками и слышались какие-то неясные голоса, а на перекрестках из-за угла рычал автобус.

— Так старался меня срезать, что я до сих пор опомниться не могу. Видит, на новом материале не удается, так к началу года перескочил. Изволь все это ему пересказать — хоть тресни!

— Товарищ, помни, без логического квадрата ты — нуль, — иронически заметил Вавро. — А знаешь, из какой умственной путаницы может тебя вывести знание фигур силлогизма? Скажешь что-нибудь попросту… глядишь, получилась глупость. А будешь придерживаться той или иной фигуры, любого противника железной логикой одолеешь. Ну, возьми какой-нибудь пример!

Петер начал понемногу успокаиваться. Шутки Вавро, хотя с его взглядом он был не совсем согласен, вызвали на его устах невольную улыбку:

— Пример? Что ж… ну, скажем, — третья фигура: киты — млекопитающие; киты живут в воде; некоторые животные, живущие в воде, — млекопитающие.

— Отлично! — в восторге воскликнул Вавро и продолжал с юмором висельника: — А теперь построй по этому образцу другой пример. Только быстро, быстро, не задумываясь!

— Отстань от меня, — забился в его силке Петер. — Хватит и того, что мне пришлось вынести от Вашины.

— Отговорки! Признай попросту, что еще не научился логически мыслить, не умеешь рассуждать как следует, по определенной фигуре: привести посылки и сделать вывод. Вот я тебе сейчас приведу другой пример, по образцу этих самых китов: некоторые ни на что не годные люди — учителя… Может, не совсем по правилам. Зато верно!

Вавро искоса взглянул на Петера. Он увидел, что шутка его произвела нужное действие. Петер рассмеялся громко, весело, беззаботно. Вавро тряхнул косматой головой, сбил с дороги ногой камешек и потихоньку засвистел. Он словно сразу повернулся к Петеру другой, совершенно незнакомой стороной, которую до тех пор скрывал, и тот увидел его теперь новым, каким-то необычайно искристым, живым, полным протеста и насмешки над всем, что вызывало в них обоих гнев, связывая их друг с другом узами дружбы, полным чувства превосходства, проницательности и презрения к той жизни, которую они вели в гимназии, к этому столу, на котором так много блестящих приборов и так мало хлеба.

Но все же Петер снова вернулся к своим всегдашним возражениям:

— В одном я не согласен с тобой, Вавро. Мне кажется, что ты ко многому слишком легко подходишь, многое слишком упрощаешь… или по крайней мере стараешься упростить без всякой надобности. Вот, например, с этими фигурами: я, конечно, никогда не буду сознательно выдвигать предпосылки, следуя той или иной фигуре силлогизма, чтобы затем сделать из них тот или иной правильный вывод. Не сомневаюсь, что в жизни мы будем говорить и мыслить без этих схем. Но попросту отбросить их тоже нельзя. Мы не должны пренебрегать ничем из того, что нам отпускают в нашей лавочке. Потому что, по-моему, даже то, что представляется нам на первый взгляд совершенно бесполезным, излишней загрузкой мозга, имеет определенную — большую или меньшую — ценность для нашего формального образования. И ежели подумать, так все ученые в целом — это огромный широкий поток: ты в него нырнул, и он тебя несет. А коли наскочишь на скалу?.. Что ж, попадаются и скалы, ничего не поделаешь.

Вавро выслушал это без всякого удивления. Приятели присели отдохнуть в маленьком сквере на лавочке. Возле Вавро сидел теперь сдержанный, рассудительный Петер со спокойными глазами, которого рассерженный учитель гонял по всему учебнику, от страницы к странице, явно задавшись целью посадить его на мель. И этот самый Петер говорит, что все в порядке, все имеет свою цену… У Вавро было такое ощущение, словно Петер отчитал его и повернул лицом к таким деталям, которых Вавро прежде не замечал.

Его искрящееся, задорное остроумие, которым он сознательно бравировал, теперь исчезло. И то, что он сказал, прозвучало частичной капитуляцией:

— Что ж… я не отрицаю. Все на свете имеет какую-то цену, если не положительную, так отрицательную. Но подумай! То говоришь, что наши занятия в школе — это широкий и какой-то еще там поток. Да поток-то этот сильно смахивает на разлившуюся реку, которая несет бревна, доски, вывороченные деревья, щебень, ил, шумит, бурлит, пенится и ревет, прорывает новые русла, разбивается на множество ручейков, своевольная и неукротимая. А ведь вся задача в том, чтобы ее укротить! Использовать этот могучий поток, направив его по одному широкому руслу! Пока он разбит на несколько рукавов, каждый из них шумит, гудит и рвется по-своему. Приплывешь в гимназию, там тебе сперва забьют голову математикой, а через час тебя подхватит другое течение, загудит в голове психологией, — каждую минуту что-нибудь новое. Согласовать все это, превратить в большой слаженный оркестр… вот что необходимо. Да очистить от ила и щебня. И связать с реальной действительностью, чтобы использовать все это, как используют на огромном пространстве электрическую энергию, даваемую рекой. Жизни, жизни не хватает всему этому, товарищ! Мы растем, как цветы в оранжереях, а выйдя из гимназии, на улице и дома теряемся перед любой безделицей.