Петер Илемницкий - Избранное

Пока старики разговаривали, сидя на повороте, она, обернувшись, смотрела на город. Он выглядел как-то по-новому, веселей и чище, словно кто-то выкрасил крыши и самые дома более яркой краской. Она глядела на дым, поднимающийся кое-где из труб, такой мягкий и кудрявый в пастельной дали. Но ее внимание не задерживалось на пестрой шахматной доске покатых крыш: ей хотелось оглянуться и посмотреть на Ондриша, стоявшего к ней боком и с интересом разглядывавшего ее детски-серьезный, тонкий профиль. Превозмогая свое желание, она тем сильней чувствовала на себе этот пристальный взгляд, с любопытством ее рассматривающий, и ее охватывала тревога. Она стала повторять про себя: «Красные крыши… красные крыши…»

Красными крышами выделялся вдали новый район города.

Теперь, погоняя коров и не замечая, что у нее то и дело подвертываются каблуки, она невольно отдалась мыслям об Ондрише.

Она отгоняла эти мысли, но образ его каждое мгновение вновь и вновь возвращался к ней. Всякий раз, подвернув ногу на глыбе земли, она думала: «Как Ондришу неудобно ходить». Ударяя бичом коров, она всякий раз вспоминала бич Ондриша, которым тот весело щелкал, словно из ружья стрелял. Ондриш поминутно вторгался в ее сознание; она все больше запутывалась в какой-то странной паутине, не имея сил противиться, хотя считала, что это необходимо. И сердце ее сжималось от мучительной тоски.

После полудня, когда сеять уже кончили, явился Кмошко. Вынув из кармана лист бумаги и огрызок карандаша и подождав, когда Ратай повернет обратно, он весело закричал:

— Иди подписывай!

— Контракт, что ли?

— Ну да.

Ратай, словно не доверяя, внимательно просмотрел все пункты контракта, предлагаемого оппозицией мелких свекловодов, протестующих против деспотизма сахарозаводчиков и добивающихся лучших условий сбыта свеклы. Просмотрел. Подписей было уже довольно много.

— А Звара подписал? — спросил Ратай, хотя видел, что отчетливая подпись Звары стоит не дальше как в третьем ряду.

— Ты же видишь.

Ратай взял карандаш, послюнил его, положил бумагу на ящик сеялки и с необычайной серьезностью без дальних слов непривычной рукой вывел: «Ян Ратай, малоземельный».

Потом сказал:

— Ондриш!

— И мне?

— Пусть нас будет больше! Это и тебя касается… ведь и ты крестьянствуешь.

И он подал сыну карандаш.

Пока подписывался Ондриш, с другого конца поля вернулся Маленец.

— А вы, сосед, не с нами? — крикнул ему Кмошко. — Не подпишетесь?

— Под чем? — сердито спросил Маленец.

— Да под оппозицией. Вы же знаете.

— Не стану. Ты видишь? Я сею.

— Да и Ратай сеет! — возразил Кмошко. — И я тоже буду сеять.

Маленец поглядел на него с укоризной, словно хотел отчитать его, бездельника. Потом проворчал:

— Я прежде всего сею… а потом уже думаю о других делах.

Кмошко был задет этим замечанием:

— Еще будет время… сеять ячмень. Его лучше всего сеять, когда лист на липе величиной с грош. А взгляните на листья: на них почки только-только распустились. Вы рано сеете!

Маленец, расставив ноги, раздраженный, серьезно ответил:

— И ранний-то сев часто обманывает, а уж поздний — всегда!

— Да будет вам! — вмешался Ратай. — Так как же, сосед? Не подпишешься?

— Нет! Чем она мне поможет, ваша… оппозиция?

— А вдруг поможет. Вот, к примеру, обрабатываешь ты поле под свеклу как можно лучше. И скажем, у тебя хорошо уродилось. Да что ты будешь делать, коли на сахарном заводе назначат низкий контингент и лишнюю свеклу будут брать из милости по дешевке?

— А ты почем знаешь, сколько у меня уродится? Я могу обрабатывать и сеять, как мне вздумается… И бог пошлет, сколько пожелает! Коли мало уродится, ничего не поделаешь. А много соберу — уж как-нибудь пристрою. А насчет этого самого… контингента? Что ж, коли мало будут сахару варить, понятно, и свеклы мало купят, — как же иначе? Тут вы ничего не измените!

Ратая это равнодушие возмутило:

— Не изменим? Нет, мы хотим изменить! Хотим, чтобы сахарный завод покупал всю свеклу в первую очередь у мелких свекловодов, а потом уж у помещиков, потому что помещикам гораздо легче производить ее, чем нам.

— У нас ведь есть организация! Пусть она нас защищает!

Кмошко засмеялся ядовито, злорадно. Засмеялся так, что даже не мог ответить. И это было лучше: Ратай сумел найти нужный тон.

— Разве ты когда-нибудь видел, чтобы кошка сжалилась над мышью? — сказал он. — Конечно, нет. Так как же ты хочешь, чтобы Ержабек тебя защищал? Хочешь, чтобы тебя защищала организация, в которой дела вершат помещики, члены правления сахарных заводов и тому подобные господа… Не беспокойся, они уж постараются о том, чтобы на сахарные заводы в первую очередь шла свекла помещиков. И по настоящей цене. А тебе скажут: нам не надо! Ты будешь просить, умолять… и отдашь по пониженной цене. А они только того и ждут.

Кмошко захотелось подложить в костер и свое поленце.

— А вы знаете, — вмешался он, — кто был тот господин, что выступал тогда на собрании, которое созвал Ержабек? Который нас уговаривал: «Не поддавайтесь! Будем держаться вместе и тогда справимся с любым, кто вздумает обманывать нас на свекле!» Знаете, кто это был?

Маленец ничего не ответил. Было заметно, что это его очень мало интересует: он стоял, слегка расставив ноги, почесывая спину и глядя на Кмошко совершенно равнодушно, без малейшего любопытства.

Такое безразличие еще больше раззадорило последнего.

— Это был сенатор, у которого целая груда акций нескольких сахарных заводов; он заседает в их правлениях и получает десятитысячные оклады, а с акций — огромные дивиденды и тантьемы. Он и в правлении нашего сахарного завода, и член сахарного картеля, который диктует цены на свеклу и на сахар… И несмотря на все это, в воскресенье он не постыдился кричать: «Кто нас обирает? Кто не дает нам дышать? Кто нам диктует до смешного низкие цены на свеклу? Сахарные заводы! Сахарные картели!» Этот самый господин сенатор сидит в правлении завода искусственных удобрений и поддерживает там высокие цены. А в воскресенье он как ни в чем не бывало сердито спрашивал: «Кто поддерживает недопустимо высокие цены на удобрения? Кто довел до того, что скоро нам придется просить птиц, чтобы они нам поля унаваживали?» Этот господин — в правлении одного крупного банка, и он же как ни в чем не бывало кричал: «Мы должны вырваться из долгов, из когтей банка, должны добиться дешевого кредита!» Такие-то дела, сосед! Вот что говорит и что представляет собой на самом деле этот господин, которому вы верите и который должен защищать вас от сахарозаводчиков и от всего, что нас так мучает и угнетает.

Но Кмошко мог разоряться сколько влезет, — Маленец оставался невозмутим: доводы Кмошко не только не убеждали, но скорее даже раздражали его. И пока Кмошко сгребал в кучу все эти сенаторские акции, дивиденды и тантьемы, тот смотрел на него совершенно спокойно, не говоря ни слова. А когда Кмошко кончил, он поставил вопрос ребром: