Петер Илемницкий - Избранное

Но каким словесным ножом произвести вскрытие вопроса, относящегося к материалу давно пройденному, как утолить необъятное любопытство Вашины, когда он тебя спрашивает о возникновении науки, научного познания, интересуется психологическими особенностями, характеризующими работу мысли ученого?.. Или… Эх, да разве они не знают насквозь этого слепого фанатика преподаваемых им предметов, требующего от учеников немыслимых познаний, как будто у них нет никаких других занятий и интересов? Пусть никто не думает, что вполне овладел своими знаниями и они в полном порядке аккуратно разложены по соответствующим полочкам: Вашина со своей непостижимой любознательностью доберется до них и, обнаружив первый же пробел в твоей памяти, тотчас пораскидает все полки и шкафчики, на которые ты так рассчитывал.

Каждый год появляется кто-нибудь, перед кем приходится дрожать, как все живое дрожит перед бурей. Злое предчувствие делило дни надвое: одна половина светлая, другая — темная. В прошлом году был Смречанский, длинный, неловкий, неотесанный, как бревно: он мучил их минералогией, стараясь втиснуть их интересы в определенные грани, — а кто не уступал, тот бывал весь изранен шипами тех параметров, которых не умел определить. «Дитетрагональная призма» — прозвали Смречанского ученики за его нескладную, грубую фигуру, выражая этим свое отношение не только к преподавателю, но и к предмету, который он не сумел сделать для них привлекательным.

Право, если б не было тех многочисленных редких учителей, умеющих понять интересы, радости и огорчения молодежи, если б все преподаватели были такими, как Вашина и Смречанский, не стоило бы жить на свете. И без того жизнь предъявляет невыносимые требования.

Гимназисты учились, зубрили, вникали в тайны целой груды книг, растрачивали дни и годы в сумраке школьных стен, но всякий раз звонок, возвещавший об окончании последнего урока, выводил их из этой мертвенной атмосферы на улицу, пульсирующую жизнью. Выйдя наружу, они старались отыскать там что-нибудь общее с тем, чем были наполнены их мозги, но общего было мало. Они совершали ошибки, ломая свой природный характер, и больше других страдали болезнями, свойственными юному возрасту и мечтательности.

Их держали в четырех стенах, концентрирующих в себе, как в зеркале, квинтэссенцию совершеннейших человеческих знаний, науку всех веков, чтобы мысль юношей, напитавшись этой наукой, получила широкий размах, но каждый день последний звонок возвращал их в жизнь, которая не имела ничего общего с этой наукой, а скорей представляла собой камень, брошенный в зеркальную стену.

Так ощущал себя Петер Звара, выросший на тяжелой глинистой почве отцовской пашни; так думал, возвращаясь, словно лунатик, из школы в свой холодный и тесный дом, Вавро Клат, единственная надежда матери-прачки; так думали и другие, у которых первою мыслью о будущем было сознание обязанности: расплатиться с семьей за годы учения.

Эмиль был свободен от этой тяжести. У него не было причин страшиться будущего, благополучие которого было обеспечено богатством и политическими связями отца. Не боялся он и тех неудач, которые ему время от времени приходилось терпеть в школе. Он знал, что достаточно будет снять гимназическую форму, миновать подводные рифы школьных годов и хоть как-нибудь выдержать тяжкий бой за аттестат зрелости, сохранив жизнь и не помышляя о победных трофеях, — и все будет хорошо. Он обманывал отца, заявляя, что в школе у него все благополучно, а отец обманывал сам себя, делая вид, будто верит ему и не помнит о том, к чему вынужден прибегать, чтобы некоторые более сговорчивые преподаватели не проваливали его сына.

В прошлом году это было легко. Преподаватель Смречанский был страстный охотник; Ержабек пригласил его на охоту и прямо заявил, что тот может охотиться в его лесах, когда вздумает.

С Вашиной тоже удалось установить неплохие отношения. Сухой, неприветливый в школе, Вашина два раза в неделю становился чрезвычайно милым и общительным за карточным столом в кафе, куда постоянно заглядывал и отец Эмиля. Они играли вдвоем в та́рок, а в перерывах приятно беседовали, и уменье Ержабека разбираться в людях не обмануло его: он сразу оценил в Вашине свойственную ему самому рассудительность, а также наличие взглядов, всецело совпадающих с его собственными. Но зимой с Эмилем произошла крупная неприятность. С наступлением осени окружной отдел народного образования организовал цикл лекций, которые слабо посещались; свободные места было предложено заполнить учащимся. На лекцию преподавателя Вашины явились почти все. Тем тяжелее был проступок Эмиля, который перед лекцией напоил пьяным своего одноклассника Браздовича и привел его, шатающегося, бледного, в переполненную аудиторию. Этот случай вызвал большое возмущение. Вашина потребовал было, чтобы Браздовича исключили из гимназии, но, узнав, что настоящий виновник — Эмиль, сдержал свой гнев, чтобы не портить отношений с отцом последнего. Браздовичу только пригрозили исключением, а на Эмиля Вашина страшно рассердился. Одно время он даже в кафе перестал ходить, чтобы не встречаться за картами с Ержабеком-отцом. Долго воздерживаться от этой приятной привычки он не мог, но старался во время встреч с Ержабеком по крайней мере не думать о том, что между отцом и сыном существует какая бы то ни была связь. Создалось странное положение: с Ержабеком-отцом он продолжал поддерживать дружеские отношения, а к Эмилю относился в школе с явной неприязнью.

Эмиль все это время чувствовал себя скверно. Результаты его озорства получились совсем не те, каких он ожидал: он лишился расположения Вашины, а товарищи, почти все без исключения, давали ему понять, что их симпатии на стороне Браздовича. Он чувствовал себя, словно рак на мели. Отчуждение окружающих мешало ему сосредоточиться; он уже не мог заниматься так, как раньше. И это было хуже всего.

Учитель Вашина своим неизменно холодным обращением с Эмилем стремился достичь еще одной цели. Чем дольше это будет длиться, — совершенно правильно рассуждал он, — тем беспомощней и угнетенней будет чувствовать себя Эмиль и тем сильней будет он желать примирения. Вашина хорошо знал, что, когда напряженность этих мучительных отношений достигнет предела, в них наступит резкий перелом, который вызовет либо безграничную преданность, либо непреодолимую неприязнь юноши.

Всю зиму, вплоть до весны, Эмиль испытывал на себе ледяной холод Вашины. Но когда тот увидел, что работоспособность юноши в школе совсем упала, что ему грозит провал, что он не проявляет никакого интереса к занятиям и не отвечает на вопросы, а наоборот, демонстративно упорно молчит, — он решил переменить курс и предать вину Эмиля забвению.