Петер Илемницкий - Избранное

Мареку пришлось долго ее уговаривать, пока она окончательно пришла в себя.

Это было до обеда. А после обеда Марек дал ей бумаги, и она села к окну, чтоб было видней. Она долго-долго слюнила карандаш, обдумывая начало; поминутно ни с того ни с сего вставала из-за стола: то заглянет зачем-то в чуланчик, то выбежит во двор; потом снова садилась за чистый лист бумаги, которого еще не касался карандаш. Кажется, пошла бы на любую муку, только бы скинуть с плеч этот тяжелый груз.

Она положила карандаш, подперла голову рукой и сосредоточилась… И вдруг ей сразу стало ясно, чего требовал от нее Славо Хорват: слова его прошли перед ней стройной чередой, одно за другим, подобно тому как из года в год тянется однообразной чередой с утра до вечера ее работа. Собственно, ничего другого он от нее не требовал!

«Я встаю рано утром».

Долго писала она эту первую фразу. Отдохнув, еще дольше обдумывала вторую. Написав три строчки, почувствовала, будто у нее гора с плеч свалилась. Стала перечитывать свои собственные слова, то разорванные пополам, то, наоборот, слитые друг с другом, слова, выведенные корявейшими буквами, и, перечитав, слегка покраснела.

— Выходит!

— Годится, как ты думаешь? — обратилась она к Мареку за поддержкой и перечитала в третий раз, теперь уже вслух.

— Очень хорошо, мама! Видите, как у вас славно получается! А вы боялись!

Она приободрилась, тревога ее утихла.

— Только бы там разобрали, что у меня написано!

Три дня подряд, вплоть до субботнего вечера, Балентка усердно трудилась над письмом. И любопытно: окончив работу, она подивилась сама себе; ей показалось, что написанное — только начало, что написать нужно еще много, что главное, самое важное еще не написано.

Пора было готовить ужин: старик с Венделем вот-вот вернутся. Но она не удержалась, чтобы не кликнуть Марека:

— Пойди сюда. Я хочу тебе прочесть. Хорошо ли?

Он подошел к матери, сел против нее на скамью и уставился в угол, где лежали ее полуботинки на кривых каблуках. Коротко, сухо откашлявшись, Балентка начала:

«Я встаю рано утром. Мой муж и сын Вендель идут в хлев кормить скотину. А я пока готовлю завтрак. На завтрак у нас бывает кофе с хлебом. Иногда похлебка. А иногда вовсе нечего варить. Чаще всего едим похлебку. С фасолью, с картошкой, с горохом, с рисом. Но без жира она никуда не годится. Масла не видим круглый год. Борова мы бережем обычно для продажи. Так что житье невеселое. Только в воскресенье покупаем полкило мяса для похлебки. А нас четверо. На обед у нас лапша, галушки с капустой или клецки, посыпанные маком. На ужин — опять похлебка и кофе. Только сахара нет. Носил нам один парень сахарин из Австрии, да его арестовали и теперь как быть — не знаю. Нашим мужчинам свекольная патока больно надоела. А горький кофе как-то не пьется. Так что вы видите: готовить приходится мало, а хлопот много.

Ходила я в город господам стирать и прислуживать. Приносила деньги домой. Да только работы этой лишилась. Господа теперь такие, что труд не ценят и не оплачивают. Видела я такое намедни. Есть у нас один безработный. Барыня, которой я стирала, наняла его компост переложить и, простите за выражение, навозом полить. Он за это десять крон попросил, а она закричала, что и пяти много. Он бросил работу, а она на него непутем накричала, что он-де мошенник, а не честный безработный. Господа хотят, чтобы бедный человек честным был, а господам честными, видно, быть не нужно.

Младший сын у меня вот уже больше года — безработный. У меня тоже никакого заработка нет. Получили мы от хозяина девятьсот четвертей надела. Да прошлый год был засушливый. Посадила я три мешка картошки, а выкопала три с половиной — одна мелочь, как орехи. Кукурузы собрала всего четыре снопика. Да сколько ни на есть фасоли. Доход невеликий, на четыре голодных желудка никак не хватает. Обновы никакой купить не можем, — хорошо еще, что у меня есть время старье латать. А с плеч спадать станет — уж и не знаю, в чем ходить будем. Время тяжелое и облегченья не видать. Какое уж тут облегченье, когда бедные люди сами друг друга грызут. Кабы беднота объединилась, лучше было бы. Теперь у меня времени много свободного, — другой раз целый день об этом думаю. Один сын у меня — пролетарий, а муж и другой сын молчат, словечка не проронят, — знай, работают как лошади. Ну, обо всем я вам написала, больше как будто писать нечего. Постарайтесь, чтобы бедным людям лучше жилось.

Она замолчала.

— Ну вот видите, мама, — воскликнул Марек, радостно схватив ее за руки. — Я бы сам лучше не написал, право!

Мать кинула на него радостный и в то же время благодарный взгляд. Потом сложила бумагу и спрятала ее на полку, под горшочек, промолвив:

— Все-таки, может, лучше, чтоб ты переписал? А так-то я, пожалуй, только одна и разберу…

Потом, сразу забыв все волнения и приободрившись, она затопила печь и принялась готовить ужин.

В пятницу после обеда (может быть, как раз в то время, когда Балентка писала в своей заметке про Ковача и историю с компостом) мать Вавро прибежала к г-же Квассайовой:

— Завтра будем стирать, — приветствовала ее та своим обычным властным тоном. — Вы должны с вечера все приготовить и намочить белье. А то завтра не управитесь. Белья много.

«Вот новость, — подумала Клатова. — У скольких господ стирала, а этого ни разу делать не приходилось. Ведь это обязанность служанки».

Но здесь она только начинала работать и решила поэтому не возражать против странного каприза новой хозяйки.

В доме Квассайов белье вымачивали до сих пор тоже служанки. Вводя новый порядок, барыня хотела проверить, насколько новая прачка трудолюбива и деловита. Когда Клатова намочила белье и сообщила об этом барыне, та крикнула новой служанке:

— Оставь все, Штефина, и ступай выбивать ковры!

Штефина принялась вытаскивать ковры во двор.

Клатовой показалось глупо стоять сложа руки и ждать, когда ее сообщение дойдет до сознания барыни. Она подошла к Штефине:

— Давайте, я вам помогу.

Они стали выбивать ковры вместе. Веселый гул побежал по окрестным садам и виллам. Довольная результатами своей тактики, барыня не говорила ни слова. Сидя на застекленной террасе, она следила за работой, смотрела поверх ограды на крыши соседних домов, время от времени вставала и уходила в дом, но спустя мгновение опять возвращалась на террасу — проверить, как идет работа.

Они еще не кончили выбивать ковры, а уже послышалось новое приказание:

— Живей, Штефина, полы мыть!

Обращаясь к Штефине, г-жа Квассайова следила за тем, как поступит новая прачка. Клатова не привыкла к такой спешке, а повелительный тон хозяйки резал ей слух. «Сейчас кончим, и я пойду», — колотя по ковру, думала она.