Петер Илемницкий - Избранное

Но стена рухнула, и все почувствовали, что в этом укромном уголке можно скинуть маски и что слова помогут раскрыть настоящие чувства и мысли.

— Поговаривают, будто в горах скрываются бандиты, — с усмешкой откликнулся нотариус, — население терроризируют… Надо быть начеку!

— Не бойтесь, — успокоил его жандарм, — у нас строгие приказы, ручаемся за полную безопасность. Воздух у нас чистый.

— Разве какой нетерпеливый дезертир или легкомысленный парень, вообразивший, что войне конец… Но в городе рассказывают, что скрываются в горах и русские… Избили будто какого-то трактирщика, — равнодушно обронил учитель. — Да, времена настали беспокойные… Одним словом, в тупик нас завели…

— И нужно искать новый путь, — закончил Безак мысль учителя, который опасался высказать ее до конца. — Мы позволили втравить себя в драку… И только теперь, когда мы в этой свалке очутились внизу, за ум взялись даже те, кто в свое время растерялся.

Жандарм, словно упрек Безака касался и его, сказал:

— Кто же виноват в том, что паны настряпали? Например, у нас… Говорят тебе: служи!.. Ну и служишь — приказ есть приказ, чтоб им…

Тогда поднялся, насколько мне помнится, Янко Крайча и, отойдя на несколько шагов, пробормотал как бы про себя:

— Человек не машина, дорогие друзья… Совесть у всякого должна быть.

— Да, каждый порядочный словак сейчас знает, в каком месте у него сапоги жмут, — заметил нотариус.

— А остальным покажем, — вырвалось у Робо Лищака так страстно, что Безака даже передернуло.

До сих пор помню, как разом все нахмурились.

Заведующий лесопилкой, как всякий чиновник, не мог допустить ничего такого, что могло бы вызвать бурю, поэтому он произнес просительным тоном:

— Будь что будет! Все мы чувствуем: должно что-то произойти. Только обошлось бы все без тяжелых потрясений, политических распрей, крови… Главное — выйти из этих дел, сохранив свою шкуру невредимой…

Пусть многие из собравшихся говорили с легкой иронией, — трудно было определить ее степень и границы, — мы ясно видели, что никто из них не пришел еще к твердому решению, с кем ему быть, рискнет ли он жизнью.

Должно быть, поэтому Йожо Дебнар, стараясь мирным тоном сгладить насмешку, ответил заведующему лесопилкой:

— А лучше всего подать просьбу нынешнему правительству и нашим «покровителям», чтобы они любезно учли это самое… что нам хотелось бы по-другому…

Все рассмеялись.

— Как дойдет до дела, каждый свое место отыщет, — учитель, видимо желая закончить спор, повторил мысль нотариуса.

Но Безак не оставил за ним последнего слова.

— Э, не верьте этому, — возразил он, — не каждый… Ей-богу, не каждый…

Доктор, поворачивая вертел, воскликнул:

— Живанка готова!

В тот же миг Дежо Сламка направился к бочонку под елочкой и крикнул:

— Внимание! Вышибаю втулку!

Тут дело, как водится, пошло… Угощение было из ряду вон, сочное жаркое запивали холодным пивом. Одних чуть ли не тошнило, другие утирали жирные подбородки, и все в один голос хвалили Безака за его догадливость.

В обратный путь мы шли порознь. Я догнал Безака как раз в ту минуту, когда он бранил Лищака за его несдержанность. Но Робо был недоволен результатами сходки.

— Ведь они сами не знают, за кого они, — твердил он Безаку.

— Наоборот, — убеждал его Безак, — очень даже хорошо знают. А после твоих слов еще лучше поняли. Они все как один думают о себе, о своих выгодах, но понимают, что не добьются ничего, пока мы в главном не победим. Поэтому им все-таки придется помочь нам.

Робо проявил характер и сдался не так легко:

— Зря мы себя выдали…

— Не бойся… Ведь и они уже сыты по горло… Тоже точат ножи — нам это известно — здесь, всюду… Так же, как и мы. Безусловно. Самое главное — у всех у нас общее точило.

Разговаривая так, мы вернулись в деревню.

Вас как хроникера не занимает, конечно, кто доставил в долину вертела, кружки и пустой бочонок. И кажется мне, вы вообще без всякого интереса отнеслись к моим стараниям описать вам все это сборище. По-моему, упомянуть о нем надо, такие встречи ведь мы потом не раз устраивали и всегда добивались своего, ясно понимая, что именно нам нужно: мы исходили не только из личных интересов и желаний.

Как бы там ни было, вечером мы сошлись на том, что эта первая прогулка, казалось бы преждевременная, все-таки кое-что дала. Мы понимали, что ближайшие события сами повлияют на умы и подтолкнут тех, кто до сих пор не мог окончательно сказать ни «да», ни «нет».

Я и не заметил, как за чаркой застала меня ночь. В свою долину я возвращался один-одинешенек. Светил месяц, и легко у меня было на душе. Я думал о различных делах, которые меня занимали, припомнились трое русских топографов, которые почти год назад, вдали от родины, ежеминутно могли угодить в петлю; то опять представлялась старая Побишка, ни за что ни про что потерявшая сына. Думал и о своих сегодняшних собеседниках. Им, в общем-то, живется недурно, и все же они чувствуют, что сук, на котором они сидят, подламывается… В эту тихую ночь я еще лучше понял, как содрогается мир, как бушует ураган, и ясно мне стало, что человек, ни о чем не думающий или думающий только о себе, похож на былинку.

Неподалеку от перекрестка, где утром я встретил тетушку Трчкову, с боковой дорожки послышалось чье-то пение. Пьяный мужской голос, прерываемый икотой, прыгал, как птица с елки на пихту:

Меня разобрало любопытство, кто это так разгулялся на лесной дороге, кто так веселится и распевает. Я укрылся за толстым вязом и стал ждать.

затянул прохожий новую песню, приближаясь ко мне. Я сразу догадался, что он возвращается откуда-то со свадьбы: ведь эту самую песню сваха поет молодухе.

— Отдай пирог! — выступил я из-за дерева, притворяясь грабителем.

Гуляка струхнул, а я сразу его узнал, хоть от страха он страшно скривил рожу.

— Во имя госп… Ох, это вы, пан лесник, черт бы вас побрал… Напугали же вы меня! — сказал сапожник Ремешик, придя в себя, загоготал и тотчас пустился в разговор.

— С крестин, значит, иду… Слышите? Крестили мы тут одного мальчонку… ну, и того…

— Идите-ка вы с богом домой, сосед, — сказал я ему, видя, что у него заплетается язык, — да не ошибитесь дорогой! Возвращаетесь с крестин, а поете свадебные… где же это видано?

— Не важно, какая песня… Человеку полагается песни петь, если он ночью идет, не слыхали? — продолжал болтать сапожник. — Так будто ему смерть сказала. Знаете Трангоша из Быстрицы?.. Так тот однажды шел ночью домой, слышите?.. Темно было, как в погребе, и по дороге столкнулся он нос к носу со смертью. Та здорово разозлилась… слышите?.. Влепила ему, значит, здоровую оплеуху, да и говорит: «Как в другой раз пойдешь ночью домой, — пой или свисти по крайней мере, чтоб я тебя слышала!» С той поры… слышите?.. у Трангоша пятно на щеке черное…