Петер Илемницкий - Избранное

— А кто сказал тебе о божьей каре? — спросил наконец Павол.

Зуза ответила с облегчением, как ребенок, переставший плакать:

— У старосты… Старостиха… Да с такой злобой!

— У старосты? Ты, Зуза, была у старосты?

Зуза испугалась, покраснела до корней волос, но скрывать уже было поздно. Раз проговорилась, нужно рассказать всю правду.

— Была. Я хотела узнать, не пришло ли что-нибудь… каких-нибудь вестей… Для венчания…

Павол все понял.

— Зузочка, скажи, ты очень страдаешь, что наш малыш появится на свет до свадьбы? Тебя это точит? Или тебя слишком донимают злые языки? Признайся!

Но Зуза не призналась в том, что ее преследует и мучит. Ей не хотелось беспокоить Павла. Она вспомнила о жене Педроха и сказала:

— Нет, не слишком. Одни против меня, зато другие защищают. Вчера приходила Агнеса. Педрох тоже говорит, что если мы любим друг друга, то никакого греха здесь нет.

— А ты любишь меня?

Зуза обняла его и молча склонила голову ему на плечо.

— И ничего теперь не боишься?

— Не боюсь!

Павол опять на целую неделю остался без работы. Он помогал по хозяйству дома и у Зузы, но особых дел не было. Близилось время копать картошку, потом убирать капусту, рубить ее — а там и зима. Холодные ветры подули над вспаханным жнивьем. Склоны гор стали серыми, леса почернели. С вершин гор доносился приглушенный звон колокольчиков — это стадо коров продиралось сквозь кустарники. Солнце — азартный игрок, — кажется, проматывало последнее золото. Дни были пропитаны густым туманом.

Последнее время Юро Карабка часто заходил к Павлу. После возвращения из тюрьмы он сильно изменился. Близких друзей у него не было, да он и не искал их. В деревне он был один-одинешенек, как засохшее дерево в молодом ельнике. У него не лежала душа к ночным проказам деревенских парней, не трогали его звуки вздыхающей гармони, провожавшей по вечерам парней на гулянки. Старая Карабкова украдкой наблюдала за ним. Перемена в поведении Юро озадачила ее. Она терялась в догадках и приставала к нему:

— Юро, почему ты такой… невеселый? Точно свет тебе не мил. Из дома ни ногой. У тебя ничего не болит?

— Нет, ничего, — отвечал Юро.

— А все-таки… скажи!

И тогда Юро сказал матери правду, хотя слова сына не дошли до нее.

— Ничего со мной, мамка, не случилось. Только ничто мне тут… не в радость…

Старая Карабкова чувствовала, что прежний деревенский мир, в котором до сих пор Юро жил не тужил, ему опостылел. Он познал новый мир, в котором еще не мог разобраться и передвигался ощупью, будто с повязкой на глазах; и все же этот мир притягивал его своей новизной и тем, что в нем он на каждом шагу делал ценные для себя открытия. Этот мир помог Юро понять пустоту тех дней, которые до недавних пор составляли его жизнь, как и жизнь других деревенских парней; теперь он сам удивлялся своей бессмысленной выходке, на которую его подбили и за которую он отсидел в тюрьме. Что это дало? Выбить окна фары… как будто церковный совет не может собраться у пономаря, у старосты, в любом другом доме? Разве это помешало созвать совет, заседать? Разве битьем стекол он не сыграл на руку церковному совету? Или к совету не примкнули даже те, кто раньше держался в стороне?

Он вспомнил, как Павол внушал Совьяру: «Надо разоблачить перед народом политику фарара, настроить против него большинство!» Тогда Юро не верил Павлу, спорил с ним, припомнив какую-то глупую историю о том, как двое — то ли сапожники, то ли портные — остановили целую армию со всем снаряжением…

Юро понял, что Павол уже тогда был на голову выше их всех, а трусливый Совьяр ему в подметки не годился. Теперь его особенно тянуло к Павлу, потому что тот приезжал домой из большого города, где жизнь интереснее, где больше видят, но где и больше нужды и горя. Павол тоже любил общаться с Юро. Однажды он признался:

— Я, дружище, тогда готов был раздавить тебя, как жабу! И как тебе взбрело в голову отмочить такую штуку?

Юро смущенно улыбнулся:

— Ну, да теперь меня ни один черт не попутает. Не потому, что пришлось отсидеть, а и впрямь… такого дурака свалял!

— Ладно уж. Вперед умнее будешь. А больше всего мне понравилось, что ты никого не выдал. Я знаю одно: что ты не сам до этого додумался. А кто тебя подбил на это, теперь уже не важно.

Юро согласно кивнул, досадливо повел плечом:

— Какое это имеет значение?

Они сидели под явором во дворе Гущавы. Сухие листья густым желто-багровым ковром устилали землю. Из дома вышел старый Гущава. Он озабоченно сказал Павлу:

— Сгреби листья и отнеси в конюшню. Не пропадать же добру…

С полей дул холодный ветер и относил к лесу золотистую пыльцу, которую в воздухе рассыпало неяркое солнце. Земля молчала.

— Расскажи еще что-нибудь, как там было… в тюрьме-то.

Юро не заставил себя просить и, как мог, рассказал о том, что с тех пор гвоздем засело в его юношеском сознании.

— Всяко было. Да ничего хорошего.

Вспоминая, он осматривал голубыми глазами склоны гор. После некоторого молчания продолжал:

— А знаешь, что я там встретился с коммунистами? Даже говорил с ними. Они во время запрещенной демонстрации провозглашали славу Советской России… а их в тюрьму. За то, что хотят, чтоб у нас было так же. Они рассказывали мне, что́ там и ка́к там все устроено, как там этого добились. А ты… как думаешь, Павол?

У Павла в глазах заиграли веселые искорки. Довольный, он дружески коснулся плечом плеча Юро и ответил:

— Думаю, хорошо устроили. Посмотри, ведь у нас… только господа клянут большевиков. Господа да те, кто им служит. Или кто не видит дальше своего носа. Рабочие… другое дело.

В один из этих дней в деревне появился незнакомый молодой человек. Встретив по дороге десятского Гадиду, он спросил его:

— Где тут живет Гущава?

Гадида смерил его с головы до пят и с неприкрытой подозрительностью спросил, растягивая каждое слово, точно веревку разматывал:

— Какой Гущава?

Незнакомец в замешательстве не знал, что ответить. Ему поручили найти в деревне Гущаву, за тем он и приехал. А что здесь может быть не один Гущава, ему в голову не пришло. У Гадиды в глазах снова блеснула искорка недоверия. Но все-таки он подсказал:

— Который? Старый или молодой?

— Кажется, молодой, — быстро ответил незнакомец. — Да, молодой.

Гадида небрежно махнул рукой в сторону Зузиной избы.

— Вон! Небось у своей зазнобы.

Он бы не прочь добавить кое-что еще, сдобрив ненавистью к Павлу, внушенной ему старостой, а еще лучше: убедить незнакомца не связываться с таким человеком. Но тот повернулся и ушел, оставив Гадиду посреди дороги.

Павол в самом деле был у Зузы и щепал дранку: Зузе надо было починить крышу. Около него на земле лежала куча тоненьких дощечек. Он брал одну за другой, строгал блестящим ножом и откладывал в сторону. Белые завитки стружек, отлетая, падали легко и тихо, как снежные хлопья.