Петер Илемницкий - Избранное

Павол видел все это: весь этот бессмысленный хаос, роскошество одних за счет других, взаимоистребление и борьбу — и ему было тяжело. Он давно не встречал Кореску и тем чаще вспоминал о нем. В Кореске не было ни сумбура, ни чрезмерного себялюбия: он жил, говорил и работал согласно определенным принципам, стойкий, мужественный и непреклонный, он отчетливо осознавал цель, к которой шел словно в стальных доспехах.

Цель?

Кореска всегда говорил: «Революция!» — однако…

После беседы с Жьярским Павла одолевали, прямо-таки мучили сомнения. Он воспользовался случаем, когда Кореска зашел к рабочим в барак, и рассказал ему про Жьярского.

— Это ты посоветовал им обратиться ко мне?

Кореска отрицательно покачал головой.

— Нет. Не советовал и не писал. Возможно, как-нибудь упомянул среди товарищей о тебе… не помню.

Павол не мог взять этого в толк. Не находил объяснений. Вот Кореска обронил о человеке одно-два слова, а о нем уже знают и здесь, и в Словакии; приходит к тебе совсем незнакомый человек — и уже словно брат родной, знает, как ты живешь, что тебя мучает, о чем ты думаешь, и дружеской рукой как бы направляет: делай так-то и так-то! Невидимыми нитями связаны тысячи людей в одном согласном хоре, не зная друг друга, они единодушны, понимают друг друга с полуслова.

От Корески не укрылось недоумение Павла. Он смотрел куда-то вдаль, словно там, за горизонтом, открывалась перспектива будущего, и сказал:

— Никому я не писал… да и нет надобности… Мы… подтачиваем общество, как моровая язва, и у него нет от нас лекарства. Прежде чем одного из нас схватят, он успеет заразить десятерых…

Павол чувствовал в словах Корески истинную правду. Вот и он, Павол, пробужденный его словами, готов идти и говорить каждому: больше нельзя жить так, как до сих пор, должно наконец произойти такое, что перевернет мир и даст вздохнуть тем, на чьи плечи общество взвалило все тяготы своего существования. Если бы Павла спросили, что должно произойти, он ответил бы одним словом. Но что будет потом, он не знал. Этот вопрос мучил его, найти ответ на него в одиночку он не мог. И пожаловался Кореске:

— Жьярский говорил мне: работай, агитируй! Попробуй скажи нашему мужику, что нужно перевернуть мир. А вдруг мир перевернется так, что крестьянина зажмут с другого конца?

Тогда Кореска начал говорить о завоевании власти пролетариатом, о национализации фабрик и крупных землевладений без выкупа, о многом другом, что Павол уже когда-то слышал или читал в газетах. И оба чувствовали, что звучит это книжно, сухо, что так можно говорить здесь, в Остраве, а не там, откуда приезжают сюда словацкие бедняки.

— У каждого края свои особенности, — сказал в свое оправдание Кореска, — от этого и зависит, какие шаги следует предпринять в первую очередь. Я не знаком с вашим краем… не знаю.

— Там и десять революций не помогут, камень все равно не даст урожая, — заметил Павол и тут же сам устыдился своего маловерия.

К концу второй недели волнения усилились, по баракам пронесся слух:

— Будут увольнять!

— Останемся совсем без работы…

— Плохо дело, товарищи!

— А кого? Кого рассчитают?

— Пока неизвестно…

— Они найдут кого…

Рабочие замкнулись, лица их потемнели, черты заострились. Споры затихли, рабочие разбрелись по своим нарам и молчали, словно боясь, что каждое их слово будет подслушано заводской конторой и окажется решающим в их судьбе. Будут увольнять!

Нужда скалила зубы и здесь, и дома. Нет ей конца-края. Нужда придавила их, положила на обе лопатки, они сдались и умолкли в страхе потерять кусок хлеба. Только когда городские рабочие попытались устроить демонстрацию, заявляя во всеуслышание о своих требованиях, тогда и пришлые рабочие набрались сил и мужества, смешались с черной толпой — им стало стыдно за свое малодушие.

В конце недели в барак вместе с Кореской пришел Жьярский.

— Вас тоже будут увольнять, — говорил он рабочим, вовсе не собираясь утешать их. — Таков уж нынешний режим, что он не в состоянии дать работу и хлеб миллионам людей. Если нож затупился до такой степени, что уже нельзя наточить, то его сдают в металлолом. Яблоко, которое сгнило насквозь, выкидывают на помойку. А если существующий общественный порядок оставляет миллионы людей без работы и обрекает их на голодную смерть, как поступить с ним?

Жьярского слушали нахмурясь; лишь изредка у кого-нибудь вырывалось слово или замечание, которое передавалось в спертом воздухе из уст в уста.

Несколько человек пошли потом проводить Жьярского. Они перешагивали пути, обходили склады старого железа, огибали проволоку, натянутую вокруг железных труб, шли вдоль черного забора, с которого дождь до сих пор не смыл старые предвыборные лозунги. Они шли по направлению к рабочему поселку, где жил Кореска. У Павла всю дорогу вертелся на языке вопрос, но задать его он не решался. Так дошли они до дома, где жил Кореска. Когда они уже сидели у него за столом, Жьярский, словно прочитав мысли Павла, сам пришел ему на помощь:

— Ну как… ты уже думал? О том, о чем мы с тобой у вас говорили…

Все, кто пришел с ними, понимали, на что намекает Жьярский. Павол со многими делился, спрашивал совета, узнавал их мнение. Но все их соображения не стоили выеденного яйца да и скроены были, как правило, на мерку собственных крохотных хозяйств. Ничего значительного в более широком объеме они не придумали.

— Да уж мы ломали над этим голову, — ответил за Павла старший годами Кубалик, нервно моргая подергивающимся левым глазом, — но нам не по зубам. Не нашего ума это дело…

Кореска засмеялся, махнул рукой, словно отгоняя муху, и сказал:

— Павол считает, что там и десять революций не помогут, камень то все равно урожая не даст.

Павол воспринял это как упрек и совсем смутился.

Строгие черты лица Жьярского прояснились.

— Вот именно, — быстро проговорил он, — в том-то и бессмыслица, что сейчас заставляют камень давать урожай. Напрасный труд!

Он замолчал, словно обдумывая как следует все, что хотел объяснить своим любознательным, но робким землякам, и тем дал Павлу возможность сказать напоследок:

— Мы не умеем так складно говорить. Надо, чтобы нам кто-нибудь сначала все толком объяснил. Только потом мы сможем убеждать других. С нашими ведь нужно говорить так, как борозду прокладываешь: просто и ясно… А главное, чтобы эта борозда после тебя осталась.

Ни Жьярский, ни Кореска ничуть не умаляли значения этого разговора. Поэтому Жьярский все тщательно продумал, прежде чем заговорил:

— Вы правы, трудно ответить, что надо делать, чтобы в нашем краю все… переиначить, сдвинуть с мертвой точки. Главное, с чего начать. Во всяком случае, до того, как приступить к реорганизации земледелия, нужно дать всем работу. Ведь сколько народу кормилось у нас лесным промыслом. Поэтому надо передать в собственность народа хотя бы леса, раз нет крупных поместий, и в этой огромной лесной кладовой, где сейчас хищнически хозяйничают частные лица и фирмы, начать планомерную работу, повторяю: планомерную, а не кто во что горазд, как теперь. Увидите, сколько бы людей тогда прокормилось.