Эрих Ремарк - На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Эрих Ремарк - На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Эрих Ремарк
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

5/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
100

1

2

3

4

5

Эрих Ремарк - На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Эрих Ремарк, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

В романе «На Западном фронте без перемен», одном из самых характерных произведений литературы «потерянного поколения», Ремарк изобразил фронтовые будни, сохранившие солдатам лишь элементарные формы солидарности, сплачивающей их перед лицом смерти.

На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

На Западном фронте без перемен - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Эрих Ремарк

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

He had only been knocked unconscious.	Во время боя он только потерял сознание.
Because he could not see, and was mad with pain, he failed to keep under cover, and so was shot down before anyone could go and fetch him in.	Слепой и обезумевший от боли, он уже не искал укрытия, и его подстрелили, прежде чем мы успели его подобрать.
Naturally we couldn't blame Kantorek for this. Where would the world be if one brought every man to book?	Канторека в этом, конечно, не обвинишь, -вменять ему в вину то, что он сделал, значило бы заходить очень далеко.
There were thousands of Kantoreks, all of whom were convinced that they were acting for the best-in a way that cost them nothing.	Ведь Кантореков были тысячи, и все они были убеждены, что таким образом они творят благое дело, не очень утруждая при этом себя.
And that is why they let us down so badly.	Но это именно и делает их в наших глазах банкротами.
For us lads of eighteen they ought to have been mediators and guides to the world of maturity, the world of work, of duty, of culture, of progress- to the future.	Они должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим.
We often made fun of them and played jokes on them, but in our hearts we trusted them.	Иногда мы подтрунивали над ними, могли порой подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили.
The idea of authority, which they represented, was associated in our minds with a greater insight and a more humane wisdom.	Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность.
But the first death we saw shattered this belief.	Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах.
We had to recognize that our generation was more to be trusted than theirs. They surpassed us only in phrases and in cleverness.	Мы поняли, что их поколение не так честно, как наше; их превосходство заключалось лишь в том, что они умели красиво говорить и обладали известной ловкостью.
The first bombardment showed us our mistake, and under it the world as they had taught it to us broke in pieces.	Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.
While they continued to write and talk, we saw the wounded and dying. While they taught that duty to one's country is the greatest thing, we already knew that death-throes are stronger.	Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее.
But for all that we were no mutineers, no deserters, no cowards-they were very free with all these expressions. We loved our country as much as they; we went courageously into every action; but also we distinguished the false from true, we had suddenly learned to see.	От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели.
And we saw that there was nothing of their world left.	И мы увидели, что от их мира ничего не осталось.
We were all at once terribly alone; and alone we must see it through.	Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим.

Before going over to see Kemmerich we pack up his things: he will need them on the way back.	Прежде чем отправиться к Кеммериху, мы упаковываем его вещи: в пути они ему пригодятся.
In the dressing station there is great activity: it reeks as ever of carbolic, pus, and sweat.	Полевой лазарет переполнен; здесь, как всегда, пахнет карболкой, гноем и потом.
We are accustomed to a good deal in the billets, but this makes us feel faint.	Тот, кто жил в бараках, ко многому привык, но здесь и привычному человеку станет дурно.
We ask for Kemmerich. He lies in a large room and receives us with feeble expressions of joy and helpless agitation.	Мы расспрашиваем, как пройти к Кеммерниху; он лежит в одной из палат и встречает нас слабой улыбкой, выражающей радость и беспомощное волнение.
While he was unconscious someone had stolen his watch.	Пока он был без сознания, у него украли часы.
M?ller shakes his head:	Мюллер осуждающе качает головой:
"I always told you that nobody should carry as good a watch as that."	- Я ведь тебе говорил, такие хорошие часы нельзя брать с собой.
M?ller is rather crude and tactless, otherwise he would hold his tongue, for anybody can see that Kemmerich will never come out of this place again.	Мюллер не очень хорошо соображает и любит поспорить. Иначе он попридержал бы язык: ведь каждому видно, что Кеммериху уже не выйти из этой палаты.
Whether he finds his watch or not will make no difference, at the most one will only be able to send it to his people.	Найдутся ли его часы или нет - это абсолютно безразлично, в лучшем случае их пошлют его родным.
"How goes it, Franz?" asks Kropp. Kemmerich's head sinks.	- Ну, как дела, Франц? - спрашивает Кропп Кеммерих опускает голову.
"Not so bad . . . but I have such a damned pain in my foot."	- В общем ничего, только ужасные боли в ступне.
We look at his bed covering. His leg lies under a wire basket. The bed covering arches over it. I kick M?ller on the shin, for he is just about to tell Kemmerich what the orderlies told us outside: that Kemmerich has lost his foot. The leg is amputated.	Мы смотрим на его одеяло Его нога лежит под проволочным каркасом, одеяло вздувается над ним горбом Я толкаю Мюллера в коленку, а то он чего доброго скажет Кеммериху о том, что нам рассказали во дворе санитары: у Кеммериха уже нет ступни, - ему ампутировали ногу.
He looks ghastly, yellow and wan. In his face there are already the strained lines that we know so well, we have seen them now hundreds of times.	Вид у него ужасный, он изжелта-бледен, на лице проступило выражение отчужденности, те линии, которые нам так хорошо знакомы, потому что мы видели их уже сотни раз.
They are not so much lines as marks.	Это даже не линии, это скорее знаки.
Under the skin the life no longer pulses, it has already pressed out the boundaries of the body. Death is working through from within. It already has command in the eyes.	Под кожей не чувствуется больше биения жизни: она отхлынула в дальние уголки тела, изнутри прокладывает себе путь смерть, глазами она уже завладела.

Here lies our comrade, Kemmerich, who a little while ago was roasting horse flesh with us and squatting in the shell-holes. He it is still and yet it is not he any longer. His features have become uncertain and faint, like a photographic plate from which two pictures have been taken.	Вот лежит Кеммерих, наш боевой товарищ, который еще так недавно вместе с нами жарил конину и лежал в воронке, - это еще он, и все-таки это уже не он; его образ расплылся и стал нечетким, как фотографическая пластинка, на которой сделаны два снимка.
Even his voice sounds like ashes.	Даже голос у него какой-то пепельный.
I think of the time when we went away.	Вспоминаю, как мы уезжали на фронт.
His mother, a good plump matron, brought him to the station.	Его мать, толстая, добродушная женщина, провожала его на вокзал.
She wept continually, her face was bloated and swollen.	Она плакала беспрерывно, от этого лицо ее обмякло и распухло.
Kemmerich felt embarrassed, for she was the least composed of all; she simply dissolved into fat and water.	Кеммерих стеснялся ее слез, никто вокруг не вел себя так несдержанно, как она, - казалось, весь ее жир растает от сырости.
Then she caught sight of me and took hold of my arm again and again, and implored me to look after Franz out there.	При этом она, как видно, хотела разжалобить меня, - то и дело хватала меня за руку, умоляя, чтобы я присматривал на фронте за ее Францем.
Indeed he did have a face like a child, and such frail bones that after four weeks' pack-carrying he already had flat feet.	У него и в самом деле было совсем еще детское лицо и такие мягкие кости, что, потаскав на себе ранец в течение какого-нибудь месяца, он уже нажил себе плоскостопие.
But how can a man look after anyone in the field!	Но как прикажете присматривать за человеком, если он на фронте!
"Now you will soon be going home," says Kropp. "You would have had to wait at least three or four months for your leave."	- Теперь ты сразу попадешь домой, - говорит Кропп, - а то бы тебе пришлось три-четыре месяца ждать отпуска.
Kemmerich nods.	Кеммерих кивает.
I cannot bear to look at his hands, they are like wax.	Я не могу смотреть на его руки, - они словно из воска.
Under the nails is the dirt of the trenches, it shows through blue-black like poison.	Под ногтями засела окопная грязь, у нее какой-то ядовитый иссиня-черный цвет.
It strikes me that these nails will continue to grow like lean fantastic cellar-plants long after Kemmerich breathes no more.	Мне вдруг приходит в голову, что эти ногти не перестанут расти и после того, как Кеммерих умрет, они будут расти еще долго-долго, как белые призрачные грибы в погребе.
I see the picture before me. They twist themselves into corkscrews and grow and grow, and with them the hair on the decaying skull, just like grass in a good soil, just like grass, how can it be possible—	Я представляю себе эту картину: они свиваются штопором и все растут и растут, и вместе с ними растут волосы на гниющем черепе, как трава на тучной земле, совсем как трава... Неужели и вправду так бывает?..
M?ller leans over.	Мюллер наклоняется за свертком:
"We have brought your things, Franz."	- Мы принесли твои вещи. Франц.
Kemmerich signs with his hands.	Кеммерих делает знак рукой:
"Put them under the bed."	- Положите их под кровать.