Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

His merits, his learning, his quality of immediate vassal of the Bishop of Paris, threw the doors of the church wide open to him.	Его душевные качества, его знания, его положение вассала парижского епископа широко раскрывали перед ним двери церкви.
At the age of twenty, by special dispensation of the Holy See, he was a priest, and served as the youngest of the chaplains of Notre-Dame the altar which is called, because of the late mass which is said there, altare pigrorum.	Двадцати лет он, с особого разрешения папской курии, был назначен священнослужителем Собора Парижской Богоматери; самый молодой из всех соборных священников, он служил в том приделе храма, который называли altare pigrorum, потому что обедня служилась там поздно.
There, plunged more deeply than ever in his dear books, which he quitted only to run for an hour to the fief of Moulin, this mixture of learning and austerity, so rare at his age, had promptly acquired for him the respect and admiration of the monastery.	Еще глубже погрузившись в свои любимые книги, от которых он отрывался лишь для того, чтобы на часок пойти на мельницу, Клод Фролло благодаря своей учености и строгой жизни, какую редко ведут в его возрасте, скоро снискал уважение и восхищение всего клира.
From the cloister, his reputation as a learned man had passed to the people, among whom it had changed a little, a frequent occurrence at that time, into reputation as a sorcerer.	Через клириков слава его, как ученого, распространилась среди народа; впрочем, как это часто случалось в те времена, здесь его слава обернулась репутацией чернокнижника.
It was at the moment when he was returning, on Quasimodo day, from saying his mass at the Altar of the Lazy, which was by the side of the door leading to the nave on the right, near the image of the Virgin, that his attention had been attracted by the group of old women chattering around the bed for foundlings.	Так вот, в это утро на Фоминой неделе, только что отслужив обедню в упомянутом приделе "лентяев", находящемся возле входа на хоры, справа от нефа, близ статуи богоматери, и направляясь к себе домой, Клод обратил внимание на старух, визжавших вокруг яслей для подкидышей.
Then it was that he approached the unhappy little creature, which was so hated and so menaced.	Он подошел к жалкому созданию, вызывавшему столько ненависти и угроз.
That distress, that deformity, that abandonment, the thought of his young brother, the idea which suddenly occurred to him, that if he were to die, his dear little Jehan might also be flung miserably on the plank for foundlings,-all this had gone to his heart simultaneously; a great pity had moved in him, and he had carried off the child.	Вид несчастного уродливого, заброшенного существа, потрясшая его Мысль, что если б он умер, то его любимого братца Жеана тоже могли бы бросить в ясли для подкидышей, - все это взяло его за сердце; острое чувство жалости переполнило его душу. Он унес подкидыша к себе.
When he removed the child from the sack, he found it greatly deformed, in very sooth.	Вынув ребенка из мешка, он обнаружил, что это действительно уродец.
The poor little wretch had a wart on his left eye, his head placed directly on his shoulders, his spinal column was crooked, his breast bone prominent, and his legs bowed; but he appeared to be lively; and although it was impossible to say in what language he lisped, his cry indicated considerable force and health.	У бедного малыша на левом глазу оказалась бородавка, голова ушла в плечи, позвоночник изогнут дугой, грудная клетка выпячена, ноги искривлены; но он казался живучим, и хотя трудно было понять, на каком языке он лепетал, его крик свидетельствовал о здоровье и силе.
Claude's compassion increased at the sight of this ugliness; and he made a vow in his heart to rear the child for the love of his brother, in order that, whatever might be the future faults of the little Jehan, he should have beside him that charity done for his sake.	Чувство сострадания усилилось в Клоде при виде этого уродства, и он дал себе обет, из любви к брату, воспитать ребенка: каковы бы ни были впоследствии прегрешения Жеана, их заранее искупал тот акт милосердия, который был совершен ради него.

It was a sort of investment of good works, which he was effecting in the name of his young brother; it was a stock of good works which he wished to amass in advance for him, in case the little rogue should some day find himself short of that coin, the only sort which is received at the toll-bar of paradise.	Это был как бы надежно помещенный капитал благодеяний, которым он заранее обеспечивал маленького баловня, сумма добрых дел, приготовленная заблаговременно, на случай, когда его брат будет испытывать нужду в этой монете, единственной, которою взималась плата за вход в райские врата.
He baptized his adopted child, and gave him the name of Quasimodo, either because he desired thereby to mark the day, when he had found him, or because he wished to designate by that name to what a degree the poor little creature was incomplete, and hardly sketched out.	Он окрестил своего приемыша и назвал его "Квазимодо" - то ли в память того дня, когда нашел его, то ли желая этим именем выразить, насколько несчастное маленькое создание несовершенно, насколько начерно оно сделано.
In fact, Quasimodo, blind, hunchbacked, knock-kneed, was only an "almost."	Действительно, Квазимодо, одноглазый, горбатый, кривоногий, был лишь "почти" человеком.
CHAPTER III. IMMANIS PECORIS CUSTOS, IMMANIOR IPSE.	III. Immanis pecoris custos, immanior ipse
Now, in 1482, Quasimodo had grown up.	Теперь, в 1482 году. Квазимодо был уже взрослым.
He had become a few years previously the bellringer of Notre-Dame, thanks to his father by adoption, Claude Frollo,-who had become archdeacon of Josas, thanks to his suzerain, Messire Louis de Beaumont,-who had become Bishop of Paris, at the death of Guillaume Chartier in 1472, thanks to his patron, Olivier Le Daim, barber to Louis XI., king by the grace of God.	Несколько лет назад он стал звонарем Собора Парижской Богоматери по милости своего приемного отца Клода Фролло, который стал жозасским архидьяконом по милости своего сюзерена мессира Луи де Бомона, ставшего в 1472 году, после смерти Гильома Шартье, епископом Парижским по милости своего покровителя Оливье ле Дена, бывшего по милости божьей брадобреем Людовика XI.
So Quasimodo was the ringer of the chimes of Notre-Dame.	Итак, Квазимодо был звонарем в Соборе Богоматери.
In the course of time there had been formed a certain peculiarly intimate bond which united the ringer to the church.	С течением времени крепкие узы связали звонаря с собором.
Separated forever from the world, by the double fatality of his unknown birth and his natural deformity, imprisoned from his infancy in that impassable double circle, the poor wretch had grown used to seeing nothing in this world beyond the religious walls which had received him under their shadow.	Навек отрешенный от мира тяготевшим над ним двойным несчастьем - темным происхождением и физическим уродством, замкнутый с детства в этот двойной непреодолимый круг, бедняга привык не замечать ничего, что лежало по ту сторону священных стен, приютивших его под своей сенью.
Notre-Dame had been to him successively, as he grew up and developed, the egg, the nest, the house, the country, the universe.	В то время как он рос и развивался. Собор Богоматери служил для него то яйцом, то гнездом, то домом, то родиной, то, наконец, вселенной.
There was certainly a sort of mysterious and pre-existing harmony between this creature and this church.	Между этим существом и зданием, несомненно, была какая-то таинственная предопределенная гармония.

When, still a little fellow, he had dragged himself tortuously and by jerks beneath the shadows of its vaults, he seemed, with his human face and his bestial limbs, the natural reptile of that humid and sombre pavement, upon which the shadow of the Romanesque capitals cast so many strange forms.	Когда, еще совсем крошкой. Квазимодо с мучительными усилиями, вприскочку пробирался под мрачными сводами, он, с его человечьей головой и звериным туловищем, казался пресмыкающимся, естественно возникшим среди сырых и сумрачных плит, на которые тень романских капителей отбрасывала причудливые узоры.
Later on, the first time that he caught hold, mechanically, of the ropes to the towers, and hung suspended from them, and set the bell to clanging, it produced upon his adopted father, Claude, the effect of a child whose tongue is unloosed and who begins to speak.	Позднее, когда он случайно уцепился за веревку колокола и, повиснув на ней, раскачал его, Клоду, приемному отцу Квазимодо, показалось, будто у ребенка развязался язык и он заговорил.
It is thus that, little by little, developing always in sympathy with the cathedral, living there, sleeping there, hardly ever leaving it, subject every hour to the mysterious impress, he came to resemble it, he incrusted himself in it, so to speak, and became an integral part of it.	Так, развиваясь под сенью собора, живя и ночуя в нем, почти никогда его не покидая и непрерывно испытывая на себе его таинственное воздействие, Квазимодо в конце концов стал на него похож; он словно врос в здание, превратился в одну из его составных частей.
His salient angles fitted into the retreating angles of the cathedral (if we may be allowed this figure of speech), and he seemed not only its inhabitant but more than that, its natural tenant.	Выступавшие углы его тела как будто созданы были для того, чтобы вкладываться (да простится нам это сравнение!) в вогнутые углы здания, и он казался не только обитателем собора, но и естественным его содержанием.
One might almost say that he had assumed its form, as the snail takes on the form of its shell.	Можно почти без преувеличения сказать, что он принял форму собора, подобно тому как улитки принимают форму раковины.
It was his dwelling, his hole, his envelope.	Это было его жилище, его логово, его оболочка.
There existed between him and the old church so profound an instinctive sympathy, so many magnetic affinities, so many material affinities, that he adhered to it somewhat as a tortoise adheres to its shell.	Между ним и старинным храмом существовала глубокая инстинктивная привязанность, физическое сродство; Квазимодо был так же неотделим от собора, как черепаха от своего щитка.
The rough and wrinkled cathedral was his shell.	Шершавые стены собора были его панцирем.
It is useless to warn the reader not to take literally all the similes which we are obliged to employ here to express the singular, symmetrical, direct, almost consubstantial union of a man and an edifice.	Излишне предупреждать читателя, чтобы он не понимал буквально тех сравнений, к которым мы вынуждены прибегать здесь, описывая это своеобразное, совершенное, непосредственное, почти органическое слияние человека с жилищем.
It is equally unnecessary to state to what a degree that whole cathedral was familiar to him, after so long and so intimate a cohabitation.	Излишне также говорить о том, до какой степени благодаря долгой совместной жизни Квазимодо освоился со всем собором.
That dwelling was peculiar to him.	Эта обитель была как бы создана для него.
It had no depths to which Quasimodo had not penetrated, no height which he had not scaled.	Здесь не было глубин, куда бы не проник Квазимодо, не было высот, которых бы он не одолел.