Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

One would have said that he made the immense edifice breathe.	Казалось, Квазимодо вливал жизнь в это необъятное здание.
He was everywhere about it; in fact, he multiplied himself on all points of the structure.	Он был вездесущ: как бы размножившись, он одновременно присутствовал в каждой точке храма.
Now one perceived with affright at the very top of one of the towers, a fantastic dwarf climbing, writhing, crawling on all fours, descending outside above the abyss, leaping from projection to projection, and going to ransack the belly of some sculptured gorgon; it was Quasimodo dislodging the crows.	Люди с ужасом видели, как карабкается карлик по верху башни, извивается, ползет на четвереньках, повисает над пропастью, перепрыгивает с выступа на выступ и обшаривает недра какой-нибудь каменной горгоны, это Квазимодо разорял вороньи гнезда.
Again, in some obscure corner of the church one came in contact with a sort of living chimera, crouching and scowling; it was Quasimodo engaged in thought.	В укромном углу собора наталкивались на некое подобие ожившей химеры, насупившейся и скорчившейся, - это был Квазимодо, погруженный в раздумье.
Sometimes one caught sight, upon a bell tower, of an enormous head and a bundle of disordered limbs swinging furiously at the end of a rope; it was Quasimodo ringing vespers or the Angelus.	Под колоколом обнаруживали чудовищную голову и мешок с уродливыми щупальцами, остервенело раскачивавшийся на конце веревки, -это Квазимодо звонил к вечерне или Angelas'y.
Often at night a hideous form was seen wandering along the frail balustrade of carved lacework, which crowns the towers and borders the circumference of the apse; again it was the hunchback of Notre-Dame.	Ночью часто видели отвратительное существо, бродившее по хрупкой кружевной балюстраде, венчавшей башни и окаймлявшей окружность свода над хорами, - то был горбун из Собора Богоматери.
Then, said the women of the neighborhood, the whole church took on something fantastic, supernatural, horrible; eyes and mouths were opened, here and there; one heard the dogs, the monsters, and the gargoyles of stone, which keep watch night and day, with outstretched neck and open jaws, around the monstrous cathedral, barking.	И как уверяли кумушки из соседних домов, собор принимал тогда фантастический, сверхъестественный, ужасный вид: раскрывались глаза и пасти; слышен был лай каменных псов, шипенье сказочных змей и каменных драконов, которые денно и нощно с вытянутыми шеями и разверстыми зевами сторожили громадный собор.
And, if it was a Christmas Eve, while the great bell, which seemed to emit the death rattle, summoned the faithful to the midnight mass, such an air was spread over the sombre fa?ade that one would have declared that the grand portal was devouring the throng, and that the rose window was watching it.	А в ночь под Рождество, когда большой колокол хрипел от усталости, призывая верующих на полуночное бдение, сумрачный фасад здания принимал такой вид, что главные врата можно было принять за пасть, пожирающую толпу, а розетку - за око, взирающее на нее.
And all this came from Quasimodo.	И все это творил Квазимодо.
Egypt would have taken him for the god of this temple; the Middle Ages believed him to be its demon: he was in fact its soul.	В Египте его почитали бы за божество этого храма; в средние века его считали демоном; на самом же деле он был душой собора.
To such an extent was this disease that for those who know that Quasimodo has existed, Notre-Dame is to-day deserted, inanimate, dead.	Для всех, кто знал о существовании Квазимодо, Собор Богоматери кажется теперь пустынным, бездыханным, мертвым.
One feels that something has disappeared from it.	Что-то отлетело от него.
That immense body is empty; it is a skeleton; the spirit has quitted it, one sees its place and that is all.	Исполинское тело храма опустело; это только остов; дух покинул его, осталась лишь оболочка.

It is like a skull which still has holes for the eyes, but no longer sight.	Так в черепе глазные впадины еще зияют, но взор угас навеки.
CHAPTER IV. THE DOG AND HIS MASTER.	IV. Собака и ее господин
Nevertheless, there was one human creature whom Quasimodo excepted from his malice and from his hatred for others, and whom he loved even more, perhaps, than his cathedral: this was Claude Frollo.	И все же был на свете человек, на которого Квазимодо не простирал свою злобу и ненависть, которого он любил так же, а быть может, даже сильней, чем собор. Это был Клод Фролло.
The matter was simple; Claude Frollo had taken him in, had adopted him, had nourished him, had reared him.	Причина ясна. Клод Фролло подобрал его, усыновил, вскормил, воспитал.
When a little lad, it was between Claude Frollo's legs that he was accustomed to seek refuge, when the dogs and the children barked after him.	Квазимодо еще ребенком привык находить у ног Клода Фролло убежище, когда его преследовали собаки и дети.
Claude Frollo had taught him to talk, to read, to write.	Клод Фролло научил его говорить, читать и писать.
Claude Frollo had finally made him the bellringer.	Наконец Клод Фролло сделал его звонарем.
Now, to give the big bell in marriage to Quasimodo was to give Juliet to Romeo.	Обручить Квазимодо с большим колоколом - это значило отдать Ромео Джульетту.
Hence Quasimodo's gratitude was profound, passionate, boundless; and although the visage of his adopted father was often clouded or severe, although his speech was habitually curt, harsh, imperious, that gratitude never wavered for a single moment.	Признательность Квазимодо была глубока, пламенна и безгранична; и хотя лицо его приемного отца часто бывало сумрачно и сурово, хотя обычно речь его была отрывиста, суха и повелительна, но сила признательности не ослабевала в Квазимодо.
The archdeacon had in Quasimodo the most submissive slave, the most docile lackey, the most vigilant of dogs.	Архидьякон имел в его лице покорного раба, исполнительного слугу, бдительного сторожевого пса.
When the poor bellringer became deaf, there had been established between him and Claude Frollo, a language of signs, mysterious and understood by themselves alone.	Когда несчастный звонарь оглох, между ним и Клодом Фролло установился таинственный язык знаков, понятный им одним.
In this manner the archdeacon was the sole human being with whom Quasimodo had preserved communication.	Архидьякон был единственный человек, с которым Квазимодо мог общаться.
He was in sympathy with but two things in this world: Notre-Dame and Claude Frollo.	В этом мире он был связан лишь с Собором Парижской Богоматери да с Клодом Фролло.
There is nothing which can be compared with the empire of the archdeacon over the bellringer; with the attachment of the bellringer for the archdeacon.	Ничто на свете не могло сравниться с властью архидьякона над звонарем и привязанностью звонаря к архидьякону.
A sign from Claude and the idea of giving him pleasure would have sufficed to make Quasimodo hurl himself headlong from the summit of Notre-Dame.	По одному знаку Клода, из одного желания доставить ему удовольствие. Квазимодо готов был ринуться вниз головой с высоких башен собора.
It was a remarkable thing-all that physical strength which had reached in Quasimodo such an extraordinary development, and which was placed by him blindly at the disposition of another.	Казалось странным, что физическая сила Квазимодо, достигшая необычайного развития, слепо подчинена другому человеку.

There was in it, no doubt, filial devotion, domestic attachment; there was also the fascination of one spirit by another spirit.	В этом сказывались не только сыновняя привязанность и преданность слуги господину, но и непреодолимое влияние более сильного ума.
It was a poor, awkward, and clumsy organization, which stood with lowered head and supplicating eyes before a lofty and profound, a powerful and superior intellect.	Убогий, неуклюжий, неповоротливый разум взирал с мольбой и смирением на ум возвышенный и проницательный, могучий и властный.
Lastly, and above all, it was gratitude. Gratitude so pushed to its extremest limit, that we do not know to what to compare it.	Но над всем этим господствовало чувство признательности, доведенной до такого предела, что ее трудно с чем-либо сравнить.
This virtue is not one of those of which the finest examples are to be met with among men.	Среди людей примеры этой добродетели чрезвычайно редки.
We will say then, that Quasimodo loved the archdeacon as never a dog, never a horse, never an elephant loved his master.	Поэтому скажем лишь, что Квазимодо любил архидьякона так сильно, как ни собака, ни конь, ни слон никогда не любили своего господина.
CHAPTER V. MORE ABOUT CLAUDE FROLLO.	V. Продолжение главы о Клоде Фролло
In 1482, Quasimodo was about twenty years of age; Claude Frollo, about thirty-six.	В 1482 году Квазимодо было около двадцати лет, Клоду Фролло - около тридцати шести.
One had grown up, the other had grown old.	Первый возмужал, второй начал стареть.
Claude Frollo was no longer the simple scholar of the college of Torch, the tender protector of a little child, the young and dreamy philosopher who knew many things and was ignorant of many.	Клод Фролло уже не был наивным школяром Торши, нежным покровителем беспомощного ребенка, юным мечтательным философом, который много знал, но о многом еще не подозревал.
He was a priest, austere, grave, morose; one charged with souls; monsieur the archdeacon of Josas, the bishop's second acolyte, having charge of the two deaneries of Montlh?ry, and Ch?teaufort, and one hundred and seventy-four country curacies.	Теперь это был строгий, суровый, угрюмый священник, блюститель душ, архидьякон Жозасский, второй викарий епископа, управлявший двумя благочиниями, Монлерийским и Шатофорским, и ста семьюдесятью четырьмя сельскими приходами.
He was an imposing and sombre personage, before whom the choir boys in alb and in jacket trembled, as well as the machicots, and the brothers of Saint-Augustine and the matutinal clerks of Notre-Dame, when he passed slowly beneath the lofty arches of the choir, majestic, thoughtful, with arms folded and his head so bent upon his breast that all one saw of his face was his large, bald brow. An official of Notre-Dame, lower than a beneficed clergyman, higher than simple paid chanters.	Это была важная и мрачная особа, перед которой трепетали и маленькие певчие в стихарях и курточках, и взрослые церковные певчие, и братия святого Августина, и причетники ранней обедни Собора Богоматери, когда он, величавый, задумчивый, скрестив руки на груди и так низко склонив голову, что виден был лишь его большой облысевший лоб, медленно проходил под высоким стрельчатым сводом хоров.
Dom Claude Frollo had, however, abandoned neither science nor the education of his young brother, those two occupations of his life.	Однако Клод Фролло не забросил ни науки, ни воспитания своего юного брата - двух главных занятий своей жизни.
But as time went on, some bitterness had been mingled with these things which were so sweet.	Но с течением времени какая-то горечь примешалась к этим сладостным обязанностям.
In the long run, says Paul Diacre, the best lard turns rancid.	В конце концов, как утверждает Павел Диакон, и наилучшее сало горкнет.