Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

He often climbed many stones up the front, aided solely by the uneven points of the carving.	Не раз случалось ему взбираться по фасаду собора, цепляясь лишь за выступы скульптурных украшений.
The towers, on whose exterior surface he was frequently seen clambering, like a lizard gliding along a perpendicular wall, those two gigantic twins, so lofty, so menacing, so formidable, possessed for him neither vertigo, nor terror, nor shocks of amazement.	Башни, эти близнецывеликаны, высокие, грозные, страшные, по наружным сторонам которых так часто видели его карабкающимся, словно ящерица, скользящая по отвесной стене, - не вызывали в нем ни головокружения, ни страха, ни дурноты.
To see them so gentle under his hand, so easy to scale, one would have said that he had tamed them.	Видя, как они покорны ему, как легко он на них взбирается, можно было подумать, что он приручил их.
By dint of leaping, climbing, gambolling amid the abysses of the gigantic cathedral he had become, in some sort, a monkey and a goat, like the Calabrian child who swims before he walks, and plays with the sea while still a babe.	Постоянно прыгая, лазая, резвясь среди пропастей исполинского собора, он превратился не то в обезьяну, не то в серну и напоминал детей Калабрии, которые начинают плавать раньше, чем ходить, и в младенческом возрасте играют с морем.
Moreover, it was not his body alone which seemed fashioned after the Cathedral, but his mind also.	Впрочем, не только его тело, но и дух формировался по образцу собора.
In what condition was that mind?	Что представляла собой душа Квазимодо?
What bent had it contracted, what form had it assumed beneath that knotted envelope, in that savage life?	Каковы были ее особенности? Какую форму приняла она под этой угловатой уродливой оболочкой, при этом дикарском образе жизни?
This it would be hard to determine.	Это трудно определить.
Quasimodo had been born one-eyed, hunchbacked, lame.	Квазимодо родился кривым, горбатым, хромым.
It was with great difficulty, and by dint of great patience that Claude Frollo had succeeded in teaching him to talk.	Много усилий и много терпения потратил Клод Фролло, пока научил его говорить.
But a fatality was attached to the poor foundling.	Но нечто роковое тяготело над несчастным подкидышем.
Bellringer of Notre-Dame at the age of fourteen, a new infirmity had come to complete his misfortunes: the bells had broken the drums of his ears; he had become deaf.	Когда он в четырнадцать лет стал звонарем Собора Парижской Богоматери, новая беда довершила его несчастия: от колокольного звона лопнули его барабанные перепонки, он оглох.
The only gate which nature had left wide open for him had been abruptly closed, and forever.	Единственная дверь, широко распахнутая перед ним природой, внезапно захлопнулась навек.
In closing, it had cut off the only ray of joy and of light which still made its way into the soul of Quasimodo.	Захлопнувшись, она закрыла доступ единственному лучу радости и света, еще проникавшему в душу Квазимодо.
His soul fell into profound night.	Душа погрузилась в глубокий мрак.
The wretched being's misery became as incurable and as complete as his deformity.	Глубокая печаль несчастного стала теперь столь же неизлечимой и непоправимой, как и его уродство.
Let us add that his deafness rendered him to some extent dumb.	К тому же глухота сделала его как бы немым.

For, in order not to make others laugh, the very moment that he found himself to be deaf, he resolved upon a silence which he only broke when he was alone.	Чтобы не служить причиной постоянных насмешек, он, убедившись в своей глухоте, обрек себя на молчание, которое нарушал лишь наедине с самим собой.
He voluntarily tied that tongue which Claude Frollo had taken so much pains to unloose.	Он добровольно вновь сковал свой язык, развязать который стоило таких усилий Клоду Фролло.
Hence, it came about, that when necessity constrained him to speak, his tongue was torpid, awkward, and like a door whose hinges have grown rusty.	Вот почему, когда необходимость принуждала его говорить, язык его поворачивался неуклюже и тяжело, как дверь на ржавых петлях.
If now we were to try to penetrate to the soul of Quasimodo through that thick, hard rind; if we could sound the depths of that badly constructed organism; if it were granted to us to look with a torch behind those non-transparent organs to explore the shadowy interior of that opaque creature, to elucidate his obscure corners, his absurd no-thoroughfares, and suddenly to cast a vivid light upon the soul enchained at the extremity of that cave, we should, no doubt, find the unhappy Psyche in some poor, cramped, and ricketty attitude, like those prisoners beneath the Leads of Venice, who grew old bent double in a stone box which was both too low and too short for them.	И если бы нам удалось сквозь эту плотную и грубую кору добраться до души Квазимодо; если бы мы могли исследовать все глубины духа этого уродливого создания; если бы нам дано было увидеть с помощью факела то, что лежит за непрозрачной его оболочкой, постичь внутренний мир этого непроницаемого существа, разобраться во всех темных закоулках и нелепых тупиках его сознания и ярким лучом внезапно осветить на дне этой пещеры скованную его душу, - то, несомненно, мы застали бы ее в какой-нибудь жалкой позе, скрюченную и захиревшую, подобно тем узникам венецианских тюрем, которые доживали до старости, согнувшись в три погибели в узких и коротких каменных ящиках.
It is certain that the mind becomes atrophied in a defective body.	Не вызывает сомнения, что в увечном теле оскудевает и разум.
Quasimodo was barely conscious of a soul cast in his own image, moving blindly within him.	Квазимодо лишь смутно ощущал в себе слепые порывы души, сотворенной по образу и подобию его тела.
The impressions of objects underwent a considerable refraction before reaching his mind.	Прежде чем достичь его сознания, внешние впечатления странным образом преломлялись.
His brain was a peculiar medium; the ideas which passed through it issued forth completely distorted.	Его мозг представлял собою какую-то особую среду: все, что в него попадало, выходило оттуда искаженным.
The reflection which resulted from this refraction was, necessarily, divergent and perverted.	Его понятия, являвшиеся отражением этих преломленных впечатлений, естественно оказывались сбивчивыми и извращенными.
Hence a thousand optical illusions, a thousand aberrations of judgment, a thousand deviations, in which his thought strayed, now mad, now idiotic.	Это порождало множество оптических обманов, неверных суждений и заблуждений, среди которых бродила его мысль, делая его похожим то на сумасшедшего, то на идиота.
The first effect of this fatal organization was to trouble the glance which he cast upon things.	Первым последствием такого умственного склада было то, что Квазимодо не мог здраво смотреть на вещи.
He received hardly any immediate perception of them.	Он был почти лишен способности непосредственного их восприятия.
The external world seemed much farther away to him than it does to us.	Внешний мир казался ему гораздо более далеким, чем нам.

The second effect of his misfortune was to render him malicious.	Вторым последствием этого несчастья был злобный нрав Квазимодо.
He was malicious, in fact, because he was savage; he was savage because he was ugly.	Он был злобен, потому что был дик; он был дик, потому что был безобразен.
There was logic in his nature, as there is in ours.	В его природе, как и в любой другой, была своя логика.
His strength, so extraordinarily developed, was a cause of still greater malevolence:	Его непомерно развившаяся физическая сила являлась еще одной из причин его злобы.
"Malus puer robustus," says Hobbes.	Malus puer robustus, - говорит Гоббс.
This justice must, however be rendered to him. Malevolence was not, perhaps, innate in him.	Впрочем, следует отдать ему справедливость: его злоба, надо думать, не была врожденной.
From his very first steps among men, he had felt himself, later on he had seen himself, spewed out, blasted, rejected.	С первых же своих шагов среди людей он почувствовал, а затем и ясно осознал себя существом отверженным, затравленным, заклейменным.
Human words were, for him, always a raillery or a malediction.	Человеческая речь была для него либо издевкой, либо проклятием.
As he grew up, he had found nothing but hatred around him.	Подрастая, он встречал вокруг себя лишь ненависть и заразился ею.
He had caught the general malevolence. He had picked up the weapon with which he had been wounded.	Преследуемый всеобщим озлоблением, он наконец поднял оружие, которым был ранен.
After all, he turned his face towards men only with reluctance; his cathedral was sufficient for him. It was peopled with marble figures,-kings, saints, bishops,-who at least did not burst out laughing in his face, and who gazed upon him only with tranquillity and kindliness.	Лишь с крайней неохотой обращал он свой взор на людей. Ему вполне достаточно было собора, населенного мраморными статуями королей, святых, епископов, которые по крайней мере не смеялись ему в лицо и смотрели на него спокойным и благожелательным взором.
The other statues, those of the monsters and demons, cherished no hatred for him, Quasimodo. He resembled them too much for that.	Статуи чудовищ и демонов тоже не питали к нему ненависти - он был слишком похож на них.
They seemed rather, to be scoffing at other men.	Насмешка их относилась скорее к прочим людям.
The saints were his friends, and blessed him; the monsters were his friends and guarded him.	Святые были его друзьями и благословляли его; чудовища также были его друзьями и охраняли его.
So he held long communion with them.	Он подолгу изливал перед ними свою душу.
He sometimes passed whole hours crouching before one of these statues, in solitary conversation with it.	Сидя на корточках перед какой-то статуей, он часами беседовал с ней.
If any one came, he fled like a lover surprised in his serenade.	Если в это время кто-нибудь входил в храм, Квазимодо убегал, как любовник, застигнутый за серенадой.
And the cathedral was not only society for him, but the universe, and all nature beside.	Собор заменял ему не только людей, но и всю вселенную, всю природу.