Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

He dreamed of no other hedgerows than the painted windows, always in flower; no other shade than that of the foliage of stone which spread out, loaded with birds, in the tufts of the Saxon capitals; of no other mountains than the colossal towers of the church; of no other ocean than Paris, roaring at their bases.	Он не представлял себе иных цветущих живых изгородей, кроме никогда не блекнущих витражей; иной прохлады, кроме тени каменной, отягощенной птицами листвы, распускающейся в кущах саксонских капителей; иных гор, кроме исполинских башен собора; иного океана, кроме Парижа, который бурлил у их подножия.
What he loved above all else in the maternal edifice, that which aroused his soul, and made it open its poor wings, which it kept so miserably folded in its cavern, that which sometimes rendered him even happy, was the bells.	Но что он любил всего пламенней в своем родном соборе, что пробуждало его душу и заставляло ее расправлять свои жалкие крылья, столь беспомощно сложенные в тесной ее пещере, что порой делало его счастливым, - это колокола.
He loved them, fondled them, talked to them, understood them.	Он любил их, ласкал их, говорил с ними, понимал их.
From the chime in the spire, over the intersection of the aisles and nave, to the great bell of the front, he cherished a tenderness for them all.	Он был нежен со всеми, начиная с самых маленьких колоколов средней стрельчатой башенки до самого большого колокола портала.
The central spire and the two towers were to him as three great cages, whose birds, reared by himself, sang for him alone.	Средняя колоколенка и две боковые башни были для него словно три громадные клетки, в которых вскормленные им птицы заливались лишь для него.
Yet it was these very bells which had made him deaf; but mothers often love best that child which has caused them the most suffering.	А ведь это были те самые колокола, которые сделали его глухим; но ведь и мать часто всего сильнее любит именно то дитя, которое заставило ее больше страдать.
It is true that their voice was the only one which he could still hear.	Правда, звон колоколов был единственным голосом, доступным его слуху.
On this score, the big bell was his beloved.	Поэтому сильнее всего он любил большой колокол.
It was she whom he preferred out of all that family of noisy girls which bustled above him, on festival days.	Среди шумливой этой семьи, носившейся вокруг него в дни больших празднеств, он отличал его особо.
This bell was named Marie.	Этот колокол носил имя "Мария".
She was alone in the southern tower, with her sister Jacqueline, a bell of lesser size, shut up in a smaller cage beside hers.	Он висел особняком в клетке южной башни, рядом со своей сестрой "Жакелиной", колоколом меньших размеров, заключенным в более тесную клетку.
This Jacqueline was so called from the name of the wife of Jean Montagu, who had given it to the church, which had not prevented his going and figuring without his head at Montfau?on.	"Жакелина" получила свое имя в честь супруги Жеана Монтегю, который принес этот колокол в дар собору, что, однако, не помешало жертвователю позже красоваться обезглавленным на Монфоконе.
In the second tower there were six other bells, and, finally, six smaller ones inhabited the belfry over the crossing, with the wooden bell, which rang only between after dinner on Good Friday and the morning of the day before Easter.	Во второй башне висели шесть других колоколов, и, наконец, шесть самых маленьких ютились в звоннице средней башенки вместе с деревянным колоколом, которым пользовались лишь на Страстной неделе, с полудня чистого четверга и до светлой заутрени.

So Quasimodo had fifteen bells in his seraglio; but big Marie was his favorite.	Итак, Квазимодо имел в своем гареме пятнадцать колоколов, но фавориткой его была толстая "Мария".
No idea can be formed of his delight on days when the grand peal was sounded.	Трудно вообразить себе восторг, испытываемый им в дни великого звона.
At the moment when the archdeacon dismissed him, and said, "Go!" he mounted the spiral staircase of the clock tower faster than any one else could have descended it.	Как только архидьякон отпускал его, сказав "иди", он взлетал по винтовой лестнице быстрее, чем иной спустился бы с нее.
He entered perfectly breathless into the aerial chamber of the great bell; he gazed at her a moment, devoutly and lovingly; then he gently addressed her and patted her with his hand, like a good horse, which is about to set out on a long journey. He pitied her for the trouble that she was about to suffer.	Запыхавшись, вступал он в воздушное жилище большого колокола. С минуту он благоговейно и любовно созерцал колокол, затем начинал ему что-то шептать; он оглаживал его, словно доброго коня, которому предстояла трудная дорога; он уже заранее жалел его, ибо ему предстояли испытания.
After these first caresses, he shouted to his assistants, placed in the lower story of the tower, to begin.	После этих первых ласк он кричал помощникам, находившимся в нижнем ярусе, чтобы они начинали.
They grasped the ropes, the wheel creaked, the enormous capsule of metal started slowly into motion.	Те повисали на канатах, ворот скрипел, и исполинская медная капсула начинала медленно раскачиваться.
Quasimodo followed it with his glance and trembled.	Квазимодо, трепеща, следил за ней.
The first shock of the clapper and the brazen wall made the framework upon which it was mounted quiver.	Первый удар медного языка о внутренние стенки колокола сотрясал балки, на которых он висел.
Quasimodo vibrated with the bell.	Квазимодо, казалось, вибрировал вместе с колоколом.
"Vah!" he cried, with a senseless burst of laughter.	"Давай!" - вскрикивал он, разражаясь бессмысленным смехом.
However, the movement of the bass was accelerated, and, in proportion as it described a wider angle, Quasimodo's eye opened also more and more widely, phosphoric and flaming.	Колокол раскачивался все быстрее, и по мере того как угол его размаха увеличивался, глаз Квазимодо, воспламеняясь и сверкая фосфорическим блеском, раскрывался все шире и шире.
At length the grand peal began; the whole tower trembled; woodwork, leads, cut stones, all groaned at once, from the piles of the foundation to the trefoils of its summit.	Наконец начинался великий звон; вся башня дрожала; балка, водосточные желоба, каменные плиты - все, от свай фундамента и до увенчивающих башню трилистников, гудело одновременно.
Then Quasimodo boiled and frothed; he went and came; he trembled from head to foot with the tower.	Квазимодо кипел, как в котле; он метался взад и вперед; вместе с башней он дрожал с головы до пят.
The bell, furious, running riot, presented to the two walls of the tower alternately its brazen throat, whence escaped that tempestuous breath, which is audible leagues away.	Разнузданный, яростный колокол разверзал то над одним просветом башни, то над другим свою бронзовую пасть, откуда вырывалось дыхание бури, распространявшееся на четыре лье кругом.

Quasimodo stationed himself in front of this open throat; he crouched and rose with the oscillations of the bell, breathed in this overwhelming breath, gazed by turns at the deep place, which swarmed with people, two hundred feet below him, and at that enormous, brazen tongue which came, second after second, to howl in his ear.	Квазимодо становился перед этой отверстой пастью; следуя движениям колокола, он то приседал на корточки, то вставал во весь рост; он вдыхал этот сокрушающий смерч, глядя то на площадь с кишащей под ним на глубине двухсот футов толпой, то на исполинский медный язык, ревевший ему в уши.
It was the only speech which he understood, the only sound which broke for him the universal silence.	Это была единственная речь, доступная его слуху, единственный звук, нарушавший безмолвие вселенной.
He swelled out in it as a bird does in the sun.	И он нежился, словно птица на солнце.
All of a sudden, the frenzy of the bell seized upon him; his look became extraordinary; he lay in wait for the great bell as it passed, as a spider lies in wait for a fly, and flung himself abruptly upon it, with might and main.	Вдруг неистовство колокола передавалось ему; его глаз приобретал странное выражение; Квазимодо подстерегал колокол, как паук подстерегает муху, и при его приближении стремглав бросался на него.
Then, suspended above the abyss, borne to and fro by the formidable swinging of the bell, he seized the brazen monster by the ear-laps, pressed it between both knees, spurred it on with his heels, and redoubled the fury of the peal with the whole shock and weight of his body.	Повиснув над бездной, следуя за колоколом в страшном его размахе, он хватал медное чудовище за ушки, плотно сжимал его коленями, пришпоривал ударами пяток и всем усилием, всей тяжестью своего тела усиливал неистовство звона.
Meanwhile, the tower trembled; he shrieked and gnashed his teeth, his red hair rose erect, his breast heaving like a bellows, his eye flashed flames, the monstrous bell neighed, panting, beneath him; and then it was no longer the great bell of Notre-Dame nor Quasimodo: it was a dream, a whirlwind, a tempest, dizziness mounted astride of noise; a spirit clinging to a flying crupper, a strange centaur, half man, half bell; a sort of horrible Astolphus, borne away upon a prodigious hippogriff of living bronze.	Вся башня сотрясалась, а он кричал и скрежетал зубами, рыжие его волосы вставали дыбом, грудь пыхтела, как кузнечные мехи, глаз метал пламя, чудовищный колокол ржал, задыхаясь под ним. И вот это уже не колокол Собора Богоматери, не Квазимодо, - это бред, вихрь, буря; безумие, оседлавшее звук; дух, вцепившийся в летающий круп; невиданный кентавр, получеловек, полуколокол; какой-то страшный Астольф, уносимый чудовищным крылатым конем из ожившей бронзы.
The presence of this extraordinary being caused, as it were, a breath of life to circulate throughout the entire cathedral.	Присутствие этого странного существа наполняло собор дыханием жизни.
It seemed as though there escaped from him, at least according to the growing superstitions of the crowd, a mysterious emanation which animated all the stones of Notre-Dame, and made the deep bowels of the ancient church to palpitate.	По словам суеверной толпы, он как бы излучал некую таинственную силу, оживлявшую камни Собора Богоматери и заставлявшую трепетать глубокие недра древнего храма.
It sufficed for people to know that he was there, to make them believe that they beheld the thousand statues of the galleries and the fronts in motion.	Людям достаточно было узнать о его присутствии в соборе, и вот им уже чудилось, что бесчисленные статуи галерей и порталов оживают и двигаются.
And the cathedral did indeed seem a docile and obedient creature beneath his hand; it waited on his will to raise its great voice; it was possessed and filled with Quasimodo, as with a familiar spirit.	И в самом деле, собор казался покорным, послушным его власти существом; он ждал приказаний Квазимодо, чтобы возвысить свой мощный голос; он был одержим, полон им, словно духом-покровителем.