Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты

Тут можно читать онлайн Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - бесплатно ознакомительный отрывок. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты
Автор:

Виктор Гюго
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

3/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
60

1

2

3

4

5

Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты краткое содержание

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - описание и краткое содержание, автор Виктор Гюго, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

Знаменитый роман Виктора Гюго. Книга, в которой увлекательный, причудливый сюжет – всего лишь прекрасное обрамление для поразительных, потрясающих воображение авторских экскурсов в прошлое Парижа.
«Собор Парижской Богоматери» экранизировали и ставили на сцене десятки раз, однако ни одной из постановок не удалось до конца передать масштаб и величие оригинала Гюго.

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Собор Парижской Богоматери - английский и русский параллельные тексты - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Виктор Гюго

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

In order to destroy the written word, a torch and a Turk are sufficient.	Для уничтожения слова, написанного на бумаге, достаточно факела или варвара.
To demolish the constructed word, a social revolution, a terrestrial revolution are required.	Для разрушения слова, высеченного из камня, необходим общественный переворот или возмущение стихий.
The barbarians passed over the Coliseum; the deluge, perhaps, passed over the Pyramids.	Орды варваров пронеслись над Колизеем, волны потопа, быть может, бушевали над пирамидами.
In the fifteenth century everything changes.	В XV столетии все изменяется.
Human thought discovers a mode of perpetuating itself, not only more durable and more resisting than architecture, but still more simple and easy.	Человеческая мысль находит способ увековечить себя, не только обещающий более длительное и устойчивое существование, нежели зодчество, но также и более простой и легкий.
Architecture is dethroned.	Зодчество развенчано.
Gutenberg's letters of lead are about to supersede Orpheus's letters of stone.	Каменные буквы Орфея заменяются свинцовыми буквами Гуттенберга. Книга убьет здание.
The invention of printing is the greatest event in history.	Изобретение книгопечатания - величайшее историческое событие.
It is the mother of revolution.	В нем зародыш всех революций.
It is the mode of expression of humanity which is totally renewed; it is human thought stripping off one form and donning another; it is the complete and definitive change of skin of that symbolical serpent which since the days of Adam has represented intelligence.	Оно является совершенно новым средством выражения человеческой мысли; мышление облекается в новую форму, отбросив старую. Это означает, что тот символический змий, который со времен Адама олицетворял разум, окончательно и бесповоротно сменил кожу.
In its printed form, thought is more imperishable than ever; it is volatile, irresistible, indestructible.	В виде печатного слова мысль стала долговечной, как никогда: она крылата, неуловима, неистребима.
It is mingled with the air.	Она сливается с воздухом.
In the days of architecture it made a mountain of itself, and took powerful possession of a century and a place.	Во времена зодчества мысль превращалась в каменную громаду и властно завладевала определенным веком и определенным пространством.
Now it converts itself into a flock of birds, scatters itself to the four winds, and occupies all points of air and space at once.	Ныне же она превращается в стаю птиц, разлетающихся на все четыре стороны, и занимает все точки во времени и в пространстве.
We repeat, who does not perceive that in this form it is far more indelible?	Повторяем: мысль, таким образом, становится почти неизгладимой.
It was solid, it has become alive.	Утратив прочность, она приобрела живучесть.
It passes from duration in time to immortality.	Долговечность она сменяет на бессмертие.
One can demolish a mass; how can one extirpate ubiquity?	Разрушить можно любую массу, но как искоренить то, что вездесуще?

If a flood comes, the mountains will have long disappeared beneath the waves, while the birds will still be flying about; and if a single ark floats on the surface of the cataclysm, they will alight upon it, will float with it, will be present with it at the ebbing of the waters; and the new world which emerges from this chaos will behold, on its awakening, the thought of the world which has been submerged soaring above it, winged and living.	Наступит потоп, исчезнут под водой горы, а птицы все еще будут летать, и пусть уцелеет хоть один ковчег, плывущий по бушующей стихии, птицы опустятся на него, уцелеют вместе с ним, вместе с ним будут присутствовать при убыли воды, и новый мир, который возникнет из хаоса, пробуждаясь, увидит, как над ним парит крылатая и живая мысль мира затонувшего.
And when one observes that this mode of expression is not only the most conservative, but also the most simple, the most convenient, the most practicable for all; when one reflects that it does not drag after it bulky baggage, and does not set in motion a heavy apparatus; when one compares thought forced, in order to transform itself into an edifice, to put in motion four or five other arts and tons of gold, a whole mountain of stones, a whole forest of timber-work, a whole nation of workmen; when one compares it to the thought which becomes a book, and for which a little paper, a little ink, and a pen suffice,-how can one be surprised that human intelligence should have quitted architecture for printing?	И когда убеждаешься в том, что этот способ выражения мысли является не только самым надежным, но и более простым, наиболее удобным, наиболее доступным для всех; когда думаешь о том, что он не связан с громоздкими приспособлениями и не требует тяжеловесных орудий; когда сравниваешь ту мысль, которая для воплощения в здание вынуждена была приводить в движение четыре, а то и пять других искусств, целые тонны золота, целую гору камней, целые леса стропил, целую армию рабочих, - когда сравниваешь ее с мыслью, принимающей форму книги, для чего достаточно иметь небольшое количество бумаги, чернила и перо, то можно ли удивляться тому, что человеческий разум предпочел книгопечатание зодчеству?
Cut the primitive bed of a river abruptly with a canal hollowed out below its level, and the river will desert its bed.	Пересеките внезапно первоначальное русло реки каналом, прорытым ниже ее уровня, и река покинет старое русло.
Behold how, beginning with the discovery of printing, architecture withers away little by little, becomes lifeless and bare.	Обратите внимание на то, как с момента изобретения печатного станка постепенно нищает, чахнет и увядает зодчество.
How one feels the water sinking, the sap departing, the thought of the times and of the people withdrawing from it!	Вы чувствуете, что вода в этом русле идет на убыль, что жизненных сил в нем не стало, что мысль веков и народов уклоняется от него!
The chill is almost imperceptible in the fifteenth century; the press is, as yet, too weak, and, at the most, draws from powerful architecture a superabundance of life.	Это охлаждение к зодчеству в XV веке еще еле заметно, так как печатное слово не окрепло; самое большее, на что оно способно, это оттянуть у могучего зодчества лишь избыток его жизненных сил.
But practically beginning with the sixteenth century, the malady of architecture is visible; it is no longer the expression of society; it becomes classic art in a miserable manner; from being Gallic, European, indigenous, it becomes Greek and Roman; from being true and modern, it becomes pseudo-classic.	Но уже с XVI столетия болезнь зодчества очевидна: оно перестает быть главным выразителем основных идей общества; оно униженно ищет опоры в искусстве классическом. Г алльское, европейское, самобытное, оно делается греческим и римским; правдивое и современное, оно становится ложноклассическим.
It is this decadence which is called the Renaissance.	Именно эту эпоху упадка именуют эпохой Возрождения.

A magnificent decadence, however, for the ancient Gothic genius, that sun which sets behind the gigantic press of Mayence, still penetrates for a while longer with its rays that whole hybrid pile of Latin arcades and Corinthian columns.	Упадок, впрочем, блистательный, ибо древний готический гений, это солнце, закатившееся за гигантский печатный станок Майнца, еще некоторое время пронизывает своими последними лучами нагромождение латинских аркад и коринфских колоннад.
It is that setting sun which we mistake for the dawn.	И вот это заходящее солнце мы принимаем за утреннюю зарю.
Nevertheless, from the moment when architecture is no longer anything but an art like any other; as soon as it is no longer the total art, the sovereign art, the tyrant art,-it has no longer the power to retain the other arts.	Однако с той минуты, как зодчество сравнялось с другими искусствами, с той минуты, как оно перестало быть искусством всеобъемлющим, искусством господствующим, искусством тираническим, оно уже не в силах сдерживать развитие прочих искусств.
So they emancipate themselves, break the yoke of the architect, and take themselves off, each one in its own direction.	И они освобождаются, разбивают ярмо зодчего и устремляются каждое в свою сторону.
Each one of them gains by this divorce.	Каждое из них от этого расторжения связи выигрывает.
Isolation aggrandizes everything.	Самостоятельность содействует росту.
Sculpture becomes statuary, the image trade becomes painting, the canon becomes music.	Резьба становится ваянием, роспись - живописью, литургия - музыкой.
One would pronounce it an empire dismembered at the death of its Alexander, and whose provinces become kingdoms.	Это как бы расчленившаяся после смерти своего Александра империя, каждая провинция которой превратилась в отдельное государство.
Hence Raphael, Michael Angelo, Jean Goujon, Palestrina, those splendors of the dazzling sixteenth century.	Вот что породило Рафаэля, Микеланджело, Жана Гужона, Палестрину этих светочей лучезарного XVI века.
Thought emancipates itself in all directions at the same time as the arts.	Одновременно с искусством освобождается и человеческая мысль.
The arch-heretics of the Middle Ages had already made large incisions into Catholicism.	Ересиархи средневековья пробили уже широкие бреши в католицизме.
The sixteenth century breaks religious unity.	Шестнадцатый век окончательно сокрушает единство церкви.
Before the invention of printing, reform would have been merely a schism; printing converted it into a revolution.	До книгопечатания реформация была бы лишь расколом; книгопечатание превратило ее в революцию.
Take away the press; heresy is enervated.	Уничтожьте печатный станок - и ересь обессилена.
Whether it be Providence or Fate, Gutenburg is the precursor of Luther.	По предопределению ли свыше, или по воле рока, но Гуттенберг является предтечей Лютера.
Nevertheless, when the sun of the Middle Ages is completely set, when the Gothic genius is forever extinct upon the horizon, architecture grows dim, loses its color, becomes more and more effaced.	Когда солнце средневековья окончательно закатилось и гений готики навсегда померк на горизонте искусства, зодчество все более и более тускнеет, обесцвечивается и отступает в тень.
The printed book, the gnawing worm of the edifice, sucks and devours it.	Печатная книга, этот древоточец зданий, сосет его и гложет.