Полное собрание сочинений. Том 33

— Ну, — обратилась Марья Павловна къ Вильгельмсону.

— Ну, прошло 5 дней, и разъ вечеромъ сторожъ подошелъ къ моей двери и объявилъ мн ѣсъ дрожью въ голос ѣи со слезами на глазахъ, что на двор ѣтюрьмы строятъ вис ѣлицы. У насъ было тихо, мы не говорили, но я не спалъ всю ночь, и сторожъ раза два подходилъ къ моей двери и разсказывалъ то, что построили уже дв ѣвис ѣлицы, и что привезены палачи и два помощника. Скажетъ, дрогнетъ голосомъ и уйдетъ. Знали ли Лозинскій и Розовскій о томъ, что мн ѣговорилъ сторожъ, не знаю, но думаю, что н ѣтъ, потому что сторожъ то, что говорилъ намъ, говорилъ по секрету и просилъ не выдавать его и не говорить товарищамъ. Я не спалъ, разум ѣется. Вотъ въ три часа по коридору тюрьмы слышу шумъ. Это смотритель, помощникъ и караулъ прошли въ камеры къ Лозинскому и Розовскому. Тишина была мертвая. И вдругъ слышу, помощникъ смотрителя остановился у камеры Лозинскаго, со мной рядомъ, и почти не сказалъ, а какъ-то торопливо взвизгнулъ: «Лозовскій, вставайте, над ѣвайте чистое б ѣлье». Что то зашевелилось, и слышался голосъ Лозинскаго, странный, спокойный голосъ: «Разв ѣказнь утверждена?» Потомъ слышу, какъ двери камеры его отворились, что то поговорили. Это Лозинскій просился проститься съ товарищами. Смотритель разр ѣшилъ, и Лозинскій пошелъ въ другую отъ меня сторону. Пока онъ обходилъ камеры съ другаго конца коридора, я стоялъ у оконца дверей и вид ѣлъ смотрителя, его помощника, офицеровъ, сторожей, которые вс ѣстояли у моей камеры; вс ѣони были бл ѣдны, какъ мертвецы, и у смотрителя — здороваго, краснощекаго рябого, въ обыкновенное время зв ѣроподобнаго челов ѣка, теперь тряслась нижняя губа, и онъ верт ѣлъ судорожно портупею, когда я услыхалъ приближающіеся шаги Лозинскаго. Когда онъ подошелъ, вс ѣсъ ужасомъ отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ моей камер ѣи молча остановился. Лицо у него было осунувшееся, черное. «Вильгельмсонъ, есть у ва... папиросы?» Я не усп ѣлъ достать, какъ помощникъ смотрителя посп ѣшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Ни я, ни Лозинскій говорить ничего не могли. Я только помню ужасное выраженіе лица Лозинскаго и его одну фразу: «Ухъ, какъ скверно. Какъ жестоко, несправедливо! Я в ѣдь ничего не сд ѣлалъ... ничего не сд ѣлалъ злаго». Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ и, отворачиваясь отъ ожидавшей его стражи, смотр ѣлъ въ мою камеру. Въ это время по коридору почти б ѣгомъ проб ѣжалъ къ Лозинскому Розовскій, и я слышалъ его неестественный веселый голосъ: «А я еще выпью грудного чаю, который мн ѣпрописалъ вчера докторъ». Эти слова были какъ бы лозунгомъ, который прервалъ страшную тишину, и помощникъ смотрителя т ѣмъ же взвизгиваніемъ прокричалъ: «Розовскій, что за шутки! Идемъ!» — «Идемъ, идемъ!» машинально повторили челов ѣка два изъ сопутствующихъ, и Лозинскій, кивнувъ мн ѣголовой, быстро, почти б ѣгомъ, всл ѣдъ за Розовскимъ въ сопровожденіи всей стражи пошелъ по коридору. Больше я ничего не вид ѣлъ и не слышалъ. Ц ѣлый день въ коридор ѣбыла гробовая тишина, и у меня въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью груднаго чаю», и его молоденькіе шаги мальчика, весело и бодро б ѣжавшаго по коридору.

Впосл ѣдствіи я узналъ, что поваръ однихъ дальнихъ моихъ родственниковъ, бывшій съ своими господами въ город ѣ, пошелъ посмотр ѣть на эту казнь, — онъ былъ родственникомъ одного изъ сторожей, — такъ какъ частному лицу нельзя было быть во двор ѣтюрьмы. Когда онъ увид ѣлъ казнь, онъ вышелъ изъ двора и, не заходя домой, с ѣлъ на по ѣздъ и у ѣхалъ въ деревню. Два дня его вид ѣли бродившаго и говорившаго, какъ сумашедшаго, вдоль р ѣки. На третій день онъ утопился.

Петлинъ пережилъ все это сильн ѣе моего, потому что сид ѣлъ рядомъ съ Розовскимъ и сблизился съ нимъ.

Вс ѣмолчали.

Почтамтъ была низкая со сводами комната. За конторкой сид ѣли чиновники и выдавали толпящемуся народу. Одинъ чиновникъ, согнувъ на бокъ голову, не переставая стукалъ печатью по какимъ то конвертамъ, на лавк ѣдеревянной сид ѣлъ солдатъ и перебиралъ конверты изъ портфеля. Нехлюдовъ с ѣлъ съ нимъ рядомъ и вдругъ 418 почувствовалъ, что онъ страшно усталъ — усталъ не только отъ того, что онъ не спалъ, да и много ночей не спалъ, какъ люди, и трясся на перекладной, но усталъ отъ жизни, отъ напряженія чувства.

«Теперь она помилована, 419 она пойдетъ за Вильгельмсона, она любитъ его. А я останусь одинъ и съ т ѣми неразр ѣшимыми вопросами, которые стоятъ предо мною».

— Пожалуйте расписаться.

Нехлюдовъ всталъ, насилу волоча ноги, расписался, потомъ вернулся въ гостинницу и заснулъ. Когда онъ проснулся, уже было темно, 6-й часъ, и время ехать на об ѣдъ къ Губернатору.

Острогъ съ первыхъ же шаговъ посл ѣсв ѣта, чистоты и избытка, того, что было въ дом ѣгубернатора, произвелъ на Нехлюдова еще бол ѣе, ч ѣмъ обыкновенно, тяжелое впечатл ѣніе. Смотритель, прочтя записку, тотчасъ же сталъ называть Нехлюдова «Ваше сіятельство» и предложилъ ему и англичанину во всемъ свои услуги.

— У насъ не совс ѣмъ благополучно, — сказалъ онъ, — сходятся съ двухъ трактовъ партіи, и бываетъ переполненіе. Замокъ построенъ на 700 душъ — у насъ теперь 1720. Такъ что бол ѣютъ. Куда же прикажете — къ пересыльнымъ или угодно пройти къ каторжнымъ?

Англичанинъ пожелалъ пройти прежде къ каторжнымъ, и они вошли въ коридоръ.

Нехлюдовъ привыкъ уже къ острожнымъ запахамъ испражненій, мочи и дегтя, но и его ошеломила особенная удушливость воздуха въ этомъ коридор ѣ. Въ то время какъ они входили, въ самомъ коридор ѣпрямо на полъ мочились два челов ѣка въ однихъ рубахахъ и порткахъ. Смотритель крикнулъ на нихъ, и они, гремя кандалами, вернулись въ камеру. Въ камер ѣнары были въ середин ѣ, и арестанты лежали голова съ головами, какъ сельди въ боченк ѣ. И въ небольшой камер ѣихъ было челов ѣкъ 70. Вонь была ужасная. Вс ѣ, гремя ц ѣпями, вскочили и встали у наръ, блестя своими бритыми полуголовами; остались лежать только двое. Одинъ былъ молодой челов ѣкъ красный, очевидно въ жару, другой старикъ, тоже сильно больной. Англичанинъ спросилъ, давно ли забол ѣлъ молодой арестантъ. Смотритель сказалъ, что съ утра, 420 старикъ же уже давно хворалъ животомъ. Англичанинъ неодобрительно покачалъ головой и сказалъ, что онъ желалъ бы сказать этимъ людямъ н ѣсколько словъ, и попросилъ Нехлюдова перевести то, что онъ скажетъ. И онъ началъ р ѣчь. Р ѣчь его состояла въ томъ, что Христосъ, жал ѣя людей, далъ вс ѣмъ возможность спасенія. 421

— О, скажите имъ, что Христосъ жал ѣлъ ихъ и любилъ. Въ этой книг ѣ, скажите имъ, все это сказано.

Онъ вынулъ изъ ручнаго м ѣшка переплетенный Новый зав ѣтъ, и жадныя, жесткія, широкія руки изъ-за посконныхъ рукавовъ потянулись къ нему, отталкивая другъ друга. Онъ роздалъ 6 евангелій, и они пошли дальше.