Полное собрание сочинений. Том 33

Выраженіе лица у нея было спокойное, твердое и серьезное, но черные глаза особенно блест ѣли.

— Получили? — спросилъ Нехлюдовъ. Она только нагнула голову. — Поздравляю васъ, слава Богу, — сказалъ онъ, подавая ей руку.

Она пожала его руку, но опять Нехлюдовъ увидалъ на лиц ѣея обычное при встр ѣч ѣсъ нимъ выраженіе какъ бы недовольства или враждебности къ нему, и это выраженіе огорчало Нехлюдова.

«Неужели она все не можетъ простить?» думалъ онъ.

А между т ѣмъ она нетолько давно уже простила его, но любила его уже давно больше и лучше, ч ѣмъ когда нибудь любила прежде.

То выраженіе, которое Нехлюдовъ принималъ за недовольство или за недоброжелательство, было выраженіе напряженности воли, чтобы не дать подняться въ себ ѣпрежнему чувству любви къ нему, сожал ѣнія въ томъ, что она не можетъ быть его женой. Разъ навсегда при второмъ свиданіи съ нимъ, отчасти по чувству оскорбленія за прошлое, отчасти по привычк ѣставить его какимъ то высшимъ существомъ, она отказалась принять его жертву, и этотъ ея поступокъ поднялъ ее самое въ своихъ глазахъ, и потому она не хот ѣла изм ѣнить своему р ѣшенію. Теперь, когда она была свободна, она боялась, что онъ по своему упорству повторитъ свое предложеніе, и хмурилась, потому что готовилась опять отказаться отъ его жертвы. 426

— Я говорилъ съ смотрителемъ, вы теперь можете выдти на волю. Я приготовилъ.

Она перебила его.

— Я не выйду. Я пришла арестоваться, — сказала она, вся покрасн ѣвъ и р ѣшительно приподнявъ голову.

— Что же?

— Да я съ Николай Иванычемъ (Вильгельмсономъ) пойду.

— Такъ р ѣшено? — сказалъ Нехлюдовъ, и странное чувство радости за ея хорошее будущее и за свое освобожденіе и вм ѣст ѣсъ т ѣмъ обиды и ревности, особенно къ несимпатичному ему Вильгельмсону, кольнуло его.

— Что жъ, это очень хорошо, — сказалъ онъ. — Только вы, пожалуйста, дайте мн ѣвозможность еще быть полезнымъ вамъ.

— Намъ, — она сказала это «намъ» и странно, какъ бы испытующе взглянула на него, — ничего не нужно. Николай Иванычу такъ мало нужно. А я вамъ уже и такъ вс ѣмъ обязана. Если бъ не вы..... — она хот ѣла сказать о томъ, что не вышло бы помилованія, но побоялась другаго смысла, который могла им ѣть ея фраза, и остановилась.

— Наши счеты Богъ сведетъ, — сказалъ Нехлюдовъ. — Я

Одна из ранних корректур печатавшегося в „Ниве“ текста „Воскресения“.

Размер подлинника

столько пережилъ благодаря своему.... Ну, и будетъ говорить! — У него навернулись слезы.

— Н ѣтъ, вы меня простите, если я не такъ поступила, какъ вы желали, — сказала она.

— Скажите мн ѣправду, — не отв ѣчая ей, сказалъ Нехлюдовъ, — вы искренно любите Вильгельмсона?

— Да. Я в ѣдь не знала никогда такихъ людей. Это совс ѣмъ особенные люди. И Николай Иванычъ совс ѣмъ особенный. И я благодарна ему такъ зa его любовь. И онъ столько перенесъ. И онъ большой и такой хорошій.

— Ну, а Марья Павловна? — спросилъ Нехлюдовъ.

— Марья Павловна не челов ѣкъ, а ангелъ. Если бы не она, я не знаю, что бы со мной было.

Поговоривъ еще о Семенов ѣ, объ его смерти, они разстались, и съ т ѣхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Маслову.

————

Катюша вышла замужъ и живетъ съ мужемъ въ ссыльномъ город ѣ. У нихъ ребенокъ. Нехлюдовъ живетъ въ Москв ѣи пишетъ книгу объ уголовномъ закон ѣ. Онъ сталъ другимъ челов ѣкомъ. Взгляды его на жизнь, на людей и, главное, на себя совершенно изм ѣнились, и онъ уже не можетъ возвратиться къ прежнимъ. Изм ѣнилось, главное, его отношеніе къ себ ѣи къ ц ѣли своей жизни: онъ пересталъ быть довольнымъ собою и предполагать, что им ѣетъ какія то права на счастье и уваженіе другихъ людей, и пересталъ вид ѣть суть жизни въ своемъ благ ѣ, а видитъ ее въ служеніи людямъ. Но опять понемногу, понемногу жизнь затягиваетъ его своею паутиной и своимъ соромъ. Новое чувство самоуваженія, основаннаго теперь уже не на своемъ положеніи, а на важности понятой имъ и проводимой въ жизнь идеи, захватило его, и его рядомъ съ пользой, которую онъ принесетъ челов ѣчеству, интересуетъ и мысль о томъ, что это онъ сд ѣлаетъ это великое д ѣло.

И опять онъ сталъ доволенъ собой и сталъ думать о слав ѣлюдской, и на сколько доволенъ собою и на сколько сталъ думать о слав ѣлюдской, на столько сталъ хуже, на столько меньше сталъ полезенъ людямъ.

Что выйдетъ изъ его книги и изъ его жизни, въ какой форм ѣбудетъ сл ѣдующій нравственный толчокъ и новый подъемъ духа, если онъ будетъ, — покажетъ будущее.

XLVI.

Въ это время въ женской разгороженной р ѣшетками пос ѣтительской происходило сл ѣдующее. Непомнящій бродяга, худощавый сильный челов ѣкъ съ с ѣд ѣющей бородой, снявши кафтанъ и порты, стоялъ въ одномъ суровомъ б ѣль ѣпередъ скамейкой, съ об ѣихъ сторонъ которой стояло по два надзирателя. Широкій въ груди и плечахъ мускулистый надзиратель Петровъ съ синякомъ надъ глазомъ, засучивъ рукава мундира, отбиралъ розги, прив ѣшивая ихъ въ жилистой, красной рук ѣ. Васильевъ же съ лохматой и курчавой черной головой стоялъ у ст ѣны въ халат ѣвъ накидку и съ нахмуренными бровями смотр ѣлъ въ землю. Гляд ѣвшій въ окно смотритель оглянулся и, увидавъ, что все готово, сказалъ:

— Чего же стоишь? Ложись.

Бродяга спустилъ штаны, они упали, онъ выступилъ изъ нихъ и изъ котовъ и самъ подошелъ къ скамь ѣ. Надзиратели подхватили его подъ руки и положили на скамейку. Ноги арестанта спускались съ об ѣихъ сторонъ скамейки. Одинъ надзиратель поднялъ ноги вверхъ и легъ на нихъ, другіе два ухватили арестанта за руки и прижимали къ скамь ѣ, четвертый поднялъ рубаху до самыхъ кострецовъ, оголивъ выдающіеся изъ-подъ желтой кожи ребра, жолобъ станового хребта и поясницу съ выгибомъ и твердые мускулистыя ляжки кривыхъ ногъ. Петровъ, широкій въ груди и плечахъ, мускулистый надзиратель, выбравъ одинъ изъ приготовленныхъ пучковъ, поплевалъ въ руки и, кр ѣпко сжимая связанные комли березовыхъ прутьевъ, со свистомъ взмахивая, сталъ ударять ими по обнаженному т ѣлу. При каждомъ удар ѣбродяга гукалъ и встряхивался, удерживаемый нас ѣвшими на него надзирателями. Васильевъ, бл ѣдный, стоялъ, изр ѣдка вскидывая глазами на то, что было передъ нимъ, и опять опуская ихъ. На желтомъ заду бродяги уже выступили перес ѣкающіеся линіи кровоподтековъ, и гуканье его переходило уже въ стоны.

Но Петровъ, которому подбили глазъ въ той драк ѣ, когда вели Васильева въ карцеръ, отплачивалъ свою обиду, ударяя такъ, что концы розогъ отлетали, и на желтыхъ ягодицахъ и бедрахъ бродяги стала мазаться красная кровь.

Когда бродягу пустили и онъ, дрожа нижней челюстью, обтирая полою рубахи кровь, сталъ подтягивать шнурокъ посконныхъ штановъ, старшій надзиратель взялся за халатъ Васильева.