Полное собрание сочинений. Том 33

— Снимай, — сказалъ онъ.

Васильевъ какъ-будто улыбнулся, оскаливъ из-за черной бородки свои б ѣлые зубы, и все умное, энергическое лицо его исказилось. Онъ, разрывая шнурки одежды, скинулъ ее и легъ, заголивъ свои красивые, тонкіе, прямые, мускулистые ноги.

— Н ѣтъ на васъ... — проговорилъ онъ начало какой-то фразы и вдругъ оборвалъ, стиснувъ зубы и готовясь къ удару.

Петровъ бросилъ отрепанные розги, взялъ изъ приготовленныхъ на окн ѣрозогъ новый пукъ, и началось новое истязаніе. Съ первыхъ же ударовъ Васильевъ закричалъ.

— Охъ!.. О! — и сталъ биться такъ, что надзиратели, спустившись на кол ѣни, повисли на его плечахъ и покрасн ѣли отъ усилій.

— Тридцать, — сказалъ смотритель, когда было еще 26.

— Никакъ н ѣтъ, ваше высокородіе, 26.

— Тридцать, тридцать, — морщась, дергая бородку, сказалъ смотритель.

Васильевъ не всталъ, когда его пустили.

— Ну, вставай, — сказалъ одинъ изъ надзирателей и поднялъ его.

Васильевъ поднялся, но зашатался и упалъ бы, если бы его не поддержали надзиратели. Онъ тяжело и коротко дышалъ. Бл ѣдные губы его тряслись, издавая странный звукъ, похожій на тотъ, которымъ забавляютъ д ѣтей, играя губами.

Кол ѣнки его дрожали и стукались одна о другую.

— Будешь надзирателей въ морду бить, — проговорилъ Петровъ, бросая розги и стараясь подбодрить и оправдать себя, но на душ ѣу него было нехорошо, и онъ, отворотивъ назадъ на волосатые руки отвороченные рукава мундира и отеревъ грязнымъ носовымъ платкомъ выступившій на лбу потъ, вышелъ изъ пос ѣтительской.

— Въ больницу, — сказалъ смотритель, морщась и откашливаясь, точно онъ проглотилъ что нибудь горькое и ядовитое, с ѣлъ на подоконникъ и закурилъ папиросу.

«Пойти домой?» подумалъ онъ, но вспомнилъ слышанные уже третій день и все утро нынче быстрые переборы венгерскихъ танцевъ въ аранжировк ѣЛиста, и на душ ѣу него стало еще мрачн ѣе. Въ это время ему доложили о Нехлюдов ѣ. «И чего все ѣздитъ? что ему нужно», подумалъ смотритель и, тяжело вздыхая, вышелъ въ с ѣни.

XLVII.

«Да, какъ я жалокъ и мелокъ съ своей жертвой», думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ острога, весь поглощенный впечатл ѣніемъ этого свиданья съ Масловой. Онъ почувствовалъ только теперь всю глубину той раны, которую онъ нанесъ ей. Если бы онъ не попытался загладить, искупить свой поступокъ, онъ никогда не почувствовалъ бы всей преступности его; мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сд ѣланнаго ей. Только теперь это все вышло наружу во всемъ своемъ ужас ѣ. Онъ увидалъ теперь только то, что онъ сд ѣлалъ съ душой этой женщины.

«Да, теперь то, хочетъ она или не хочетъ этого, я буду служить ей, какъ можетъ служить мужъ жен ѣ, братъ сестр ѣ», думалъ онъ, выходя изъ острога и совершенно забывъ все то, что онъ вид ѣлъ и про что слышалъ нынче.

На самомъ выход ѣкъ нему подошелъ бл ѣдный молодой челов ѣкъ въ картуз ѣи плохенькомъ пальто и таинственно передалъ записку.

— Вы князь Нехлюдовъ?

— Я, а что?

— Тутъ политическая одна есть, она вотъ просила передать, — сказалъ юноша, подавая ваписку и, приподнявъ картузъ, посп ѣшно ушелъ, очевидно боясь попасться.

Отойдя отъ острога, Нехлюдовъ развернулъ клочекъ свернутой с ѣрой бумажки. На бумажк ѣбыло написано карандашомъ бойкимъ почеркомъ безъ еровъ сл ѣдующее: «Помня вашу симпатичную и отзывчивую личность, я обрадовалась, узнавъ, что вы пос ѣщаете острогъ, интересуясь одной уголовной личностью. Я желала бы быть полезной вамъ и потому сов ѣтовала бы вамъ перевести ее въ отд ѣленіе политическихъ. Это изъяло бы ее изъ вредныхъ вліяній. Просите свиданіе со мной. Вамъ дадутъ, а я передамъ вамъ много важнаго и для вашей протеже и для нашей группы. Благодарная вамъ В ѣра Богодуховская».

«Богодуховская! В ѣра Богодуховская, — что такое — не помню; В ѣра, В ѣра Петровна, Михайловна, Евгеньевна — пробовалъ Нехлюдовъ — Ахъ, В ѣра Ефремовна!»

И, вспомнивъ В ѣру Ефремовну, Нехлюдовъ вдругъ обрадовался. На него пахнуло такой далекой молодостью и изъ этой нехорошей молодости хорошей минутой, связанной съ В ѣрой Ефремовной.

Нехлюдовъ ясно, живо вспомнилъ, какъ онъ узналъ ее. Было это вотъ какъ. Въ ту зиму его безумной роскошной военной жизни, тотчасъ посл ѣкампаніи, передъ маслянницей прі ѣхалъ въ Петербургъ французъ, второй секретарь посольства. Нехлюдовъ познакомился съ нимъ и полюбилъ его энергію, веселость, остроуміе и ограниченное и благовоспитанное добродушіе.

Французу хот ѣлось воспользоваться самыми русскими удовольствіями, а что же могло быть бол ѣе русскаго, какъ медв ѣжья охота? Въ эту зиму кром ѣтого медв ѣжья охота была въ мод ѣ, въ особенности потому, что одного гвардейца помялъ медв ѣдь. По ѣздка была очень веселая. Ихъ было три гвардейца, одинъ студентъ и два француза. Весело было и въ жел ѣзной дорог ѣ, въ отд ѣльномъ вагон ѣ, гд ѣони играли въ карты, пили, п ѣли, разсказывали анекдоты и хохотали, и еще весел ѣе было во время пере ѣздовъ съ жел ѣзной дороги въ глубь л ѣсовъ и изъ одной деревни въ другую — пере ѣзды иногда въ 20—30 верстъ. Пере ѣзды эти совершались почти всегда ночью; днемъ охотились, а ночью въ четырехъ-пяти саняхъ, заложенныхъ крестьянскими лошадками парами — гусемъ, ѣхали 20—30 верстъ л ѣсомъ. Въ каждыхъ саняхъ сид ѣли по двое господъ и возница и въ заднихъ саняхъ — лакей и обкладчикъ, знаменитый медв ѣжатникъ Осипъ, поджарый, легкій, безбородый мужикъ, побившій на своемъ в ѣку бол ѣе сотни медв ѣдей.

Нехлюдовъ иногда ѣхалъ съ французомъ — они болтали или дремали, иногда, что онъ тоже очень любилъ, съ Осипомъ. Осипъ переб ѣгалъ отъ саней къ санямъ, по кол ѣно въ сн ѣгу, разсказывалъ про медв ѣдей и деревенскую жизнь или дремалъ, и Нехлюдовъ, какъ всегда бываетъ дорогой на лошадяхъ ночью, смотр ѣлъ, слушалъ, думалъ и мечталъ. Вереница саней парами въ молочной темнот ѣдвигалась безъ шума, рысцой, по узкой дорог ѣ, все въ хвойныхъ л ѣсахъ, иногда въ высокихъ, иногда низкихъ, съ елками, сплошь задавленныхъ б ѣлымъ сн ѣгомъ. Иногда вы ѣзжали на б ѣлую полянку. И опять засыпанный сн ѣгомъ л ѣсъ, опять тишина.

Нехлюдову вспомнилось теперь больше всего это счастливое чувство сознанія своего здоровья, силы и беззаботности; легкія, напруживая полушубокъ, дышатъ удивительнымъ воздухомъ, на лицо сыплется съ зад ѣтыхъ дугой в ѣтокъ сн ѣгъ, т ѣлу тепло, лицу св ѣжо, дышется полной грудью, и на душ ѣни заботъ, ни упрековъ, ни страховъ, ни желаній, кром ѣодного страха и заботы, что спугнутъ съ берлоги медв ѣдя, и одного желанія, чтобы вышелъ, вышелъ на него, какъ въ посл ѣдній разъ, черный, по брюхо въ сн ѣгу. Въ темнот ѣблеснетъ огонекъ — закуриваетъ кто нибудь. Запахъ хорошаго табака. Самъ закуришь и опять ѣдешь, вглядываясь въ сн ѣжную глушь л ѣса, и думаешь о лосяхъ, которые тамъ ходятъ, утопая въ сн ѣгу, о медв ѣдяхъ, лежащихъ въ дремучей л ѣсной берлог ѣсъ отдушиной. Перекликаешься съ товарищами. Вс ѣмъ весело. Вс ѣждутъ веселья. И вотъ деревня — темно. Мужики уже полегли спать, но передовые прі ѣхали — ожидаютъ. На улиц ѣвстр ѣчаютъ съ зажжеными лучинами, ярко осв ѣщающими несущихъ; отведена большая изба, хозяева ласково встр ѣчаютъ. Вс ѣкажутся веселыми, довольными. Обкладчикъ говорить, что съ вечера пов ѣрялъ обходъ, медв ѣдь ц ѣлъ, выхода н ѣтъ, значитъ, не трогался съ берлоги. На завтра вы ѣзжать рано, до св ѣта. Закусываютъ, выпиваютъ. Кто лежитъ, кто сидитъ, до разсв ѣта играютъ въ карты. На утро охота, обкладъ и вс ѣволненія охоты. Это все вспомнилось Нехлюдову и вспомнилось, какъ посл ѣсчастливой охоты большая черная медв ѣдица вышла на француза, какъ онъ ранилъ, а Нехлюдовъ добилъ ее. Вернулись и только хот ѣли с ѣсть об ѣдать, какъ хозяинъ пришелъ сказать, что пришла дьяконова дочка, хочетъ вид ѣться съ княземъ Нехлюдовымъ. Начался хохотъ, вопросы — хорошенькая ли. Нехлюдовъ тоже былъ въ такомъ же, какъ и товарищи, неряшливомъ дух ѣ, но грубая шутка одного офицера подчеркнула ему недоброту ихъ отношенія къ этой какой то дочери дьякона. Онъ сд ѣлалъ серьезное лицо и пошелъ къ дьякониц ѣвъ хозяйскую хату.