Полное собрание сочинений. Том 33

Вернувшись изъ суда, Лозинскій и Розовскій сами разсказали сотоварищамъ р ѣшеніе суда. Товарищи успокаивали ихъ, что преступленiе такъ не важно, что ни въ какомъ случа ѣне конфирмируется р ѣшеніе генералъ губернаторомъ. 468 И еврейчикъ Розовскій совершенно успокоился и, какъ всегда, по вечерамъ посл ѣпов ѣрки подходилъ по сводному коридору къ двери Крыльцова, курилъ папиросы, которыя онъ давалъ ему. 469 Лозинскій же, б ѣлокурый, кудрявый, съ широкимъ лбомъ и синими глазами и б ѣлой кр ѣпкой шеей, красивый юноша, сд ѣлался очень сосредоточенъ, читалъ евангеліе и прощался съ сестрой и братомъ, которые приходили къ нему. Все это разсказывалъ Крыльцову Розовскій своимъ тонкимъ голоскомъ съ еврейскимъ акцентомъ. Оба съ Крыльцовымъ осуждали Лозинскаго за его сантиментальность. Разговоры съ беззаботнымъ, веселымъ Розовскимъ и начавшійся допросъ знаменитаго революціонера, который тоже каждый день передавался Крыльцову перестукиваніемъ, такъ заняли Крыльцова, что онъ совс ѣмъ забылъ думать о приговор ѣнадъ двумя юношами. Вдругъ, 5 дней посл ѣтого, какъ Розовскаго и Лозинскаго водили на судъ, добродушный, недавно поступившій сторожъ принесъ Крыльцову купленный табакъ и чай и, отдавъ вещи и сдачу, остановился, хот ѣлъ что то сказать, началъ, прокашлялся и остановился.

— Что ты? — спросилъ Крыльцовъ.

— Да полно, сказывать ли? — Онъ вздохнулъ и тряхнулъ головой.

— Объ комъ, обо мн ѣ?

— Н ѣтъ, объ васъ ничего, а должно ребятамъ конецъ.

— Какимъ ребятамъ?

— А полячку съ еврейчикомъ.

— Какъ? Какой конецъ?

— Плотники пришли, строятъ.

— Какіе плотники? что?

— Шафотъ устанавливаютъ тутъ на двор ѣна нашемъ. Не хот ѣлъ сказывать. Только не говорите никому. Пуще всего имъ не надо сказывать, — добавилъ сторожъ дрожащимъ голосомъ и ушелъ.

Крыльцовъ слышалъ, какъ шаги его простучали подъ сводами, какъ онъ подошелъ еще въ конецъ къ окошечку сотоварища и, в ѣроятно, тоже разсказывалъ.

Обыкновенно перестукивались обо вс ѣхъ важныхъ новостяхъ тюрьмы, но теперь ни Крыльцовъ не стучалъ, ни къ нему не стучали — это было слишкомъ страшно и потомъ почему то боялись, также какъ и сторожъ, чтобы не узнали т ѣ, кого это касалось. В ѣроятно, они не знали. Чувства ужаса, злобы, безсилія и отчаянія весь вечеръ волновали Крыльцова и ум ѣрялись только надеждой, что этаго не будетъ, что что-нибудь случится и пом ѣшаетъ этому. Въ коридорахъ и въ камерахъ весь вечеръ была страшная тишина. — Только сторожъ посл ѣпов ѣрки еще разъ подошелъ къ оконцу Крыльцова. Крыльцовъ еще издалека услыхалъ его и вскочилъ съ постели и подошелъ къ двери и шопотомъ — видно, ему надо было под ѣлиться съ к ѣмъ-нибудь своимъ волненіемъ — сообщилъ ему, что привезли палачей изъ Москвы и что устанавливаютъ дв ѣвис ѣлицы.

— Мимо нихъ и пройти боюсь, — сказалъ онъ.

Крыльцовъ понялъ, что, них значитъ: Лозинскаго и Розовскаго.

— Вотъ до чего доводятъ, — сказалъ сторожъ и какъ будто икнулъ, отошелъ отъ двери на цыпочкахъ, а потомъ пошелъ во всю ногу. Только что сторожъ отошелъ, Розовскій, камера котораго была напротивъ наискоски, закричалъ своимъ тонкимъ голосомъ:

— Что онъ вамъ разсказывалъ, Крыльцовъ?

— Ничего, онъ объ табак ѣ, — отв ѣтилъ Крыльцовъ.

Все затихло, Крыльцовъ не спалъ всю ночь. И только что задремалъ передъ утромъ, какъ услыхалъ жел ѣзный звукъ отпираемой двери и шаги не одного, а многихъ людей. Это были смотритель, его помощникъ и караулъ. Они прошли къ камер ѣЛозинскаго и Розовскаго и остановились противъ нихъ. Тишина была мертвая. Вдругъ среди этой тишины раздался особенный, не похожій на его обыкновенный, голосъ помощника.

— Лозинскій, — какъ будто взвизгнулъ онъ, — вставайте. Над ѣвайте чистое б ѣлье, — сказалъ онъ уже проще.

И опять все затихло. Крыльцовъ, прижавшись головой къ отверстію, ловилъ вс ѣзвуки. Кто-то изъ караульныхъ кашлянулъ. Дверь Лозинскаго дрогнула, очевидно онъ прислонился къ ней, и послышался его странно спокойный голосъ, произносящей страшные слова:

— Разв ѣказнь утверждена? — сказалъ онъ.

Крыльцовъ не слыхалъ, что ему отв ѣтили. Но всл ѣдъ зa этимъ загрем ѣлъ замокъ двери его камеры, дверь завизжала, и они, войдя въ камеру, поговорили тамъ, чего не могъ разслышать Крыльцовъ. Потомъ дверь опять отворилась, и Крыльцовъ услыхалъ знакомые элегантные спокойные шаги Лозинскаго, который вышелъ и пошелъ къ дверямъ камеръ товарищей, какъ понялъ Крыльцовъ, прощаться съ ними. Онъ пошелъ сначала въ другую отъ Крыльцова сторону. Смотритель же между т ѣмъ, его помощникъ, офицеръ и сторожа — вс ѣотошли отъ его камеры и остановились прямо противъ камеры Крыльцова, которая была рядомъ съ камерой Еврейчика Розовскаго. Крыльцовъ стоялъ у оконца своей камеры, вид ѣлъ при св ѣт ѣлампы лицо смотрителя — здороваго, краснощекаго, рябого, въ обыкновенное время зв ѣроподобнаго челов ѣка. Теперь лицо это было бл ѣдно, нижняя губа тряслась, и онъ судорожно верт ѣлъ портупею своей шашки, ожидая возвращенія Лозинскаго. Вс ѣмолчали, такъ что Крыльцовъ издалека услыхалъ приближающіеся теперь шаги Лозинскаго. Крыльцовъ не видалъ еще Лозинскаго, но узналъ, что онъ подходитъ, потому что вс ѣстоявшіе въ коридор ѣкакъ будто испуганно отступили и дали ему дорогу. Лозинскій подошелъ къ камер ѣКрыльцова и молча остановился. Подъ прекрасными, мутно смотрящими теперь глазами, было черно, и все лицо какъ будто осунулось внизъ.

— Крыльцовъ, есть у васъ папиросы? — сказалъ онъ точно не своимъ горловымъ голосомъ.

Крыльцовъ не усп ѣлъ достать свои папиросы, какъ помощникъ смотрителя посп ѣшно досталъ портсигаръ и подалъ ему. Онъ взялъ одну, расправилъ, закурилъ, посмотр ѣлъ на Крыльцова. Крыльцовъ съ ужасомъ смотр ѣлъ на этаго сильнаго, полнаго жизни челов ѣка и не в ѣрилъ тому, что было, и ничего не понималъ.

— Скверно, Крыльцовъ. И такъ жестоко и несправедливо. — Онъ нервно курилъ, быстро выпуская дымъ.

— Я в ѣдь ничего не сд ѣлалъ... Я... — онъ нахмурился самъ на себя и топнулъ ногой и замолчалъ.

Крыльцовъ тоже молчалъ, не зная что сказать. Въ это время по коридору почти б ѣгомъ проб ѣжалъ къ Лозинскому черноватенькій Розовскій съ своимъ д ѣтскимъ личикомъ.

— A мн ѣвчера докторъ прописалъ грудной чай, — послышался его неестественный веселый тонкій еврейскій голосъ. — Я еще выпью. И мн ѣпапироску, Крыльцовъ.

— Что за шутки! Розовскій! Идемъ, — опять т ѣмъ же визгливымъ голосомъ, очевидно съ трудомъ, выговорилъ смотритель. Лозинскій отошелъ, и на м ѣсто его у окна показались черные, влажно блестящіе глаза Розовскаго и его искривленное неестественной улыбкой, испуганное с ѣрое лицо. Онъ ничего не сказалъ и не взялъ папиросы, а, только кивнувъ головой въ шапк ѣторчащихъ черныхъ волосъ, почти б ѣгомъ, всл ѣдъ за Лозинскимъ и смотрителемъ, пошелъ по коридору. Стража шла за ними. Больше Крыльцовъ ничего не вид ѣлъ и не слышалъ. Въ коридор ѣбыла гробовая тишина, а у него въ ушахъ все только звучалъ молодой звонкій голосъ Розовскаго: «еще выпью грудного чаю» и звукъ его шаговъ, мальчика, б ѣжавшаго по коридору. Теперь ихъ в ѣшали. Утромъ пришелъ сторожъ и разсказалъ прерывающимся голосомъ, какъ все свершилось. Лозинскій, красавецъ Лозинскій не противился, а только крестился всей ладонью и только посл ѣднюю минуту сталъ биться. Розовскій же не давался, визжалъ, плакалъ, все платье на немъ оборвали, таща его къ вис ѣлиц ѣ, а уже когда повисъ, только три раза вздернулъ плечами. Сторожъ представилъ, какъ онъ вздернулъ плечами, и махнулъ рукой.