Полное собрание сочинений. Том 2

— «Что-о?» спросилъ я съ безпокойствомъ.

— «Н ѣтъ, теб ѣнельзя говорить секреты — ты раскажешь».

— «Ну скажи пожалуйста, я, ей Богу, никому не скажу; в ѣрно про бабушку?»

— «Н ѣтъ, не про бабушку; да я не скажу, ужъ какъ ни проси».

— «Ну, пожалуйста, в ѣрно про насъ, а?» сказалъ я, взявъ ее за руку, чтобы обратить на себя ея вниманіе.

— «Ни за что», отв ѣчала она, освобождая свою руку. Но я вид ѣлъ, что ей хочется разсказать свой секреть — только надо было не настаивать.

— «Ну, хорошо. Про что это мы говорили?» продолжалъ я, постукивая ногою о кузовъ: «да, какой балъ былъ у бабушки. Вотъ жалко, что васъ не было. Большіе были и танцовали, а съ какой д ѣвочкой мы тамъ познакомились!» и я сталъ со вс ѣмъ увлеченіемъ любви, которая, несмотря на вс ѣтреволненія, еще яркимъ пламенемъ гор ѣла въ моей юной душ ѣ, описывать подробности моего съ ней знакомства и ея необыкновенную миловидность, умъ и другія удивительныя качества, про которыхъ я, сказать по правд ѣ, ничего не могъ знать. Мн ѣочень не нравилось, что Катинька слушала меня очень равнодушно и даже, кажется, вовсе не слушала. Я и впосл ѣдствіи зам ѣчалъ въ себ ѣн ѣсколько разъ эту замашку: женщинамъ, которыя мн ѣнравились, безъ всякой видимой ц ѣли разсказывать про мою любовь къ другимъ. Это бывало всегда моимъ любимымъ разговоромъ, и я до сихъ поръ не знаю, какихъ ожидалъ я отъ этаго посл ѣдствій, и что находилъ въ томъ любезнаго.

Итакъ, Катенька какъ будто не слушала меня. Я кончилъ свои признанія и замолчалъ. Мн ѣопять стало неловко. Видно было, что между нами стало мало общаго. Я болталъ ногой около колеса съ нам ѣреніемъ доказать свою храбрость.

— «Полно шалить, прими ногу», сказала Катинька наставническимъ тономъ. Я принялъ ногу, но ея зам ѣчаніе окончательно обид ѣло меня.

Со времени нашего отъ ѣзда въ первый разъ изъ деревни я зам ѣчалъ огромную перем ѣну въ Катеньк ѣ. Она значительно выросла, развилась и похорош ѣла. Ей было 13 л ѣтъ, но она казалась д ѣвушкой л ѣтъ 15; особенно же въ разговор ѣи манерахъ она далеко перегнала наивную Любочку. Она была въ томъ переходномъ состояніи, во время котораго д ѣвочки бываютъ какъ-то особенно неровны въ пріемахъ и заст ѣнчивы. Впрочемъ, я такъ привыкъ съ д ѣтскихъ л ѣтъ считать ее за сестру, что все она была для меня той же Катенькой, которую я помнилъ еще покрытую веснушками съ рыжеватенькой головкой, обстриженной подъ гребенку, и я мало обращалъ на произшедшія въ ней физическія перем ѣны; мн ѣтолько не нравилось то, что она морально перем ѣнилась въ отношеніи ко вс ѣмъ намъ: она какъ-то отшатнулась отъ вс ѣхъ насъ и стала больше оказывать дов ѣренности и любви своей матери. При ней уже нельзя было трунить надъ Мими: она сердилась за это. Любочка не см ѣла шалить при ней изъ опасенія, чтобы она не разсказала про то своей матери, и часто я самъ слышалъ, какъ Мими, запершись въ комнат ѣ, о чемъ-то шепталась съ своей дочерью. —

— «Катинька!....... сказалъ я, съ р ѣшительностью поворачиваясь къ ней. «Скажи по правд ѣ, отчего ты съ н ѣкоторыхъ поръ стала какая-то странная?»

— «Неужели я странная?» сказала Катенька съ одушевленіемъ, которое ясно доказывало, что мое зам ѣчаніе интересовало ее: «я совс ѣмъ не странная».

— «Н ѣтъ, ты совс ѣмъ не такая, какой была прежде», продолжалъ я. «Прежде видно было, что ты насъ любишь и считаешь, какъ родными, такъ же, какъ и мы тебя, а теперь ты стала такая серьезная, разговариваешь только съ Мими, точно ты не хочешь совс ѣмъ насъ знать». Говоря это, я начиналъ уже ощущать легкое щикотаніе въ носу, всегда предшествующее слезамъ, которыя всегда навертывались мн ѣна глаза, когда я высказывалъ давно сдержанную, задушевную мысль.

— «Да в ѣдь нельзя же всегда оставаться одинаковыми», сказала Катенька.

— «Отчего же?»

— «Надобно же когда-нибудь перем ѣниться. В ѣдь не все же намъ жить вм ѣст ѣ».

— «Отчего?» продолжалъ я допрашивать.

Катенька им ѣла привычку доказывать все какою-то фаталистическою необходимостью. «Надо же, молъ, и дурамъ быть», сказала она мн ѣоднажды, когда я побранился съ ней.

— «Да зат ѣмъ, что маменька могла жить у вашей маменьки, своимъ другомъ; но, Богъ знаетъ, сойдутся ли они съ Графиней, которая, говорятъ, такая сердитая. Кром ѣтого, все-таки когда нибудь да мы разойдемся: вы богатые — у васъ есть Петровское, а мы б ѣдные — у маменьки ничего н ѣтъ».

Ваша маменька , моя маменька , вы богатые , мы б ѣдные — эти слова были для меня необыкновенно странны и въ первый разъ развили во мн ѣсознаніе не только о неравенств ѣнашихъ положеній, но и вообще о положеніи Мими и Катеньки, о которомъ я до сей поры ровно ничего не зналъ и не думалъ. Мн ѣказалось, что Катенька и Мими должны жить всегда съ нами и д ѣлить съ нами все поровну. Иначе и быть не могло, по моимъ понятіямъ. — Теперь же тысячи новыхъ мыслей касательно одинокого положенія ихъ зароилось въ моей голов ѣ, мн ѣстало ужасно сов ѣстно, что мы богаты, а они н ѣтъ.

— «Неужели вы точно думаете у ѣхать отъ насъ?» спросилъ я.

— «Я бы теб ѣвсе сказала, да ты разболтаешь».

Я молчалъ.

— «Маменька сказала мн ѣ, что, какъ только мы прі ѣдемъ въ Москву, она станетъ пріискивать для себя особенную квартиру и напишетъ къ папеньк ѣ».

— «К папà?»

— «Н ѣтъ, къ моему папà».

Я р ѣшительно не зналъ до сихъ поръ, что у нея былъ отецъ. Я не вид ѣлъ никакой необходимости въ томъ, чтобы онъ былъ у нея.

— «А гд ѣживетъ твой папенька?»

— «Въ Петербург ѣ. Онъ за что-то сердится на маменьку, но она говоритъ, что теперь они помирятся. Недавно maman получила отъ него письмо.

И Катенька разсказала мн ѣподъ самымъ строгимъ секретомъ, что Мими очень огорчена, сама не знаетъ, какъ жить, и не хочетъ оставаться у насъ.

Все это, не знаю, почему, внушало мн ѣистинное сожал ѣніе къ положенію Мими и Катеньки и показывало ихъ мн ѣсовершенно въ новомъ св ѣт ѣ. Высунувшееся въ это время красное лицо Мими изъ окна кареты и крикнувшей своей дочери, чтобы она закрылась зонтикомъ, а то она загоритъ, какъ цыганка, въ первый разъ показалось мн ѣжалкимъ и, сл ѣдовательно добрымъ и пріятнымъ. Чувство сожал ѣнія всегда обманывало меня. Т ѣ, о которыхъ я сожал ѣлъ, казались мн ѣвсегда добрыми и милыми, такъ что я очень полюбилъ въ это время Катеньку, но какою-то самостоятельною, н ѣсколько гордою любовью, нисколько не похожею на ту, которую я испытывалъ при прощаньи съ нею и еще меньше похожую на преданную любовь къ Соничк ѣ.

Во время отдыховъ на постоялыхъ дворахъ много новыхъ наблюденій занимали мое вниманіе. То рыжебородые дворники въ синихъ кафтанахъ, по дорог ѣб ѣгущіе за нами и зазывающіе и расхваливающіе свои дворы, то ямщики, которые собираются, когда насъ сдаютъ, на широкомъ двор ѣи канаются на кнутовищ ѣ.