Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Он сам чувствовал, что от непосильных умственных усилий у него дыбом встают волосы. И ещё он понял, что, если он не бросит этого дела, он вправду и довеку лишится ума либо немедленно запьёт.

Поэтому он непритворно возрадовался, когда в комнату его внезапно пришли высокие гости: Босяцкий и Болванович со свитками. Возрадовался, ибо не знал ещё, какое новое испытание изведает сегодня его умственная нормальность.

— Читаешь? — спросил Болванович.

— Читаю. Чересчур это всё, по моему разумению, умно. Мудрость слишком велика.

— А ты думал...

— И что у вас, святые отцы?

Оба выпрямились и откашлялись.

— Послание тебе от наместника престола святого Петра в Риме.

— И от патриарха московского тебе послание, Боже.

— Ну, читайте, — обрадовался Братчик. — Читай ты первый, капеллан.

Болванович обиделся, но место уступил. Мних с ше­лестом развернул свиток:

— Булла: «До глубины...» От наместника святого Петра, папы Льва Десятого.

— Ну, давай. Какая там глубина...

— «До глубины взволнованы мы вторым пришествием твоим, мессия. Будем держать во имя твоё пре­стол святого Петра. Молим тебя прибыть в вечный город, но, думается, лучше сделать это как можно позже, когда наведёшь ты порядок на любимой мною земле белорус­ской, вышвырнув оттуда схизматиков православных, го­ворящих от святого имени твоего. Лобызаю ступни твои.

Твой папа Лев Десятый».

— И правда «до глубины». Ну, а что патриарх?

Болванович замаслился. Начал читать:

— «Царю и великому князю неба и земли от царя и великого князя, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца, а також от великого патриарха Московско­го — послание... Волнуется чрево церкви воинствующей от второго пришествия твоего, Боже. Ждем не дождемся с великим князинькой пришествия твово; токмо попозже бы прибыл ты, дабы до того времени поспел выкинуть с любимой мною земли белорусской папежников и по­ганцев разных. Ей-бо, выкинь ты их. Они табачище курят, а табак, сам ведаешь, откуда вырос. Из причинного места похороненной блудницы богомерзкой. Вот грех божиться, а все же, ей-бо, вера твердая только у нас. Два Рима пали, а Москва — третий Рим, а четвертому не быть. Выкинь ты их, Боженька. Припадаем до ног твоих и цалуем во сахарны уста. А Жигимонгу этому паскудному» и скажи: «Г... твое дело, Жигимонт-царевич. Садись-ка? на серого волка и поезжай-ка ты из Белоруссии едрёной свет матери». Еще раз цалую во сахарны уста.

Твой патриарх».

И тут перед глазами Юрася поплыли, начали двоиться, троиться и четвериться стены, пудовые глупые книги, мнихи-капелланы, митрополиты, свитки, папы римские, патриархи и цари. Понимая, что ему конец, если он останется тут, Братчик заскрежетал зубами (отцы церкви отшатнулись от него), схватился за голову и, как обезумевший, бросился прочь.

Глава XV

«МАРИЯ, ГОСПОДЬ БОГ С ТОБОЮ...»

И однажды приснился ей странный сон:

Поле, небо, крик журавля...

И услышала тихий церковный звон

Лилофея, дочь короля.

Средневековая немецкая баллада

Матерь Божья по мукам ходила,

По темницам, по аду блуждала.

Песня барколабовских старцев

Земля вся была залита оливково-зелёным лунным светом. Резкие чёрные тени легли за домами, в чаще де­ревьев, в бойницах башен... И было это так высоко и чи­сто, что восторг переполнял грудь и хотелось лететь на­встречу этому сверкающему серебряному щиту, этому окошку в другой мир.

Пошатываясь, он шёл ночными улицами, бросался в бессознательности туда и сюда и тащил за собою свою связанную чёрную тень, которая тоже не знала, куда ей бежать, и бросалась в разные стороны... А за ней, по­одаль, тащилась другая, коренастая тень.

«А убежать? А что тогда будет с хлопцами? Да куда? Боже мой, Боже, за что ты оставил мя?!»

Маленькая, как игрушка, каменная церквушка попа­лась ему на глаза. Вся зеленоватая в лунном сиянии с двумя уютными огоньками в маленьких — с ладонь — окошках. Маленькая, человек на сорок — по тогдашней моде, только, видимо, для своего уличного тупичка-уголка. Оттуда тихо-тихо долетали песнопения: шла всенощная.

Он миновал её, прошёл ещё немного и вдруг оста­новился. Словно почувствовал грудью остриё меча.

Сквозь низкий каменный забор он увидел глубокий, потаённый сад, весь из света и теней, и девушку с кораб­ликом на голове.

Сыпалась с деревьев роса. Лунный свет лежал на траве. И девушка шла к нему, протягивая руки.

Он припал к забору. Она подошла ближе, и он уви­дел безучастные, обращённые на что-то великое и свето­носное за его спиной, почти лунатические тёмные глаза.

— Ты? — тихо молвила она. — Я иду к тебе. Я услы­хала.

— Я иду к тебе, — это произнёс кто-то за него.

— Ты, — продолжала она. — Ты. Я почему-то зна­ла. Я чувствовала. Из тысяч невест Городни ты изберёшь меня. Иди сюда. Перелезай через забор.

Как-то совсем равнодушно он перелез. Ноги сами перенесли. Стоял словно немного очумелый. И ничего от Бога не было в его облике. Но она была как слепая, как навеки ослеплённая величием Бога, грядущего во славе.

И он увидел совсем близко тёмные, потусторонние глаза и почувствовал неприглядную боль, зависть и свою ничтожность. Но она не увидела и этого.

— Какие у тебя глаза, Боже...

Он вспомнил бегство после свислочской мистерии.

— Какие волосы.

И он вспомнил, как он лежал на постыдной кобыле, готовый для бича и издевательства.

— Весь ты стройный и сильный, словно еленец.

Он смотрел лишь на неё и поэтому не заметил, как кто-то тоже подошёл к забору.

— Солнце моё, зачем ты на меня бросило лучом своим?

Они медленно шли в свет и тень.

...Там где садовый забор примыкал к церкви, в густой чёрной тени стоял низколобый сотник и мрачно смотрел на них.

Покои Лотра в трансепте городенского замка напоминали покои богатой и не суровой нравом родовитой дамы. Каменные стены занавешены коврами и гобеленами с немного легкомысленным содержанием. Иконы, где они были, удивляли вниманием мастеров к живой плоти.

А тот покой, в котором сейчас сидел кардинал, был вообще легковесным. Широкое, на шестерых, ложе под горностаевым покрывалом, кресла с мягкими подушками, какие-то каменные и стеклянные бутылки и флаконы на волошском столике возле ложа. Запах каких-то сладко-горьковатых масел.

Единственными духовными вещами в покое были статуи святого Себастьяна и святой Инессы, да и те давали явно преувеличенное представление о сути мужчины и женщины.

На ложе лежала Магдалина, лениво покачивала перед глазами золотой медальон. Босяцкий, сидевший в кресле около стены, стремился не смотреть в ту сторону.

Возле ног её, также на ложе, сидел Лотр:

— Ты, сотник, погоди. Я вот только сейчас дам приказ братьям-доминиканцам.