Камилу Бранку - Падший ангел

В самом деле, если любовь глубока, она переворачивает как самую изысканную, так и самую грубую душу. Многоречивый влюбленный немеет в присутствии предмета своей страсти. Тупица испытывает воодушевление и восторг, которые можно было бы счесть вдохновленными свыше, не знай мы, что демон-искуситель имеет обыкновение проникать в тела этих тугодумов и красноречиво безумствовать от их имени.

Калишту Элой заплатил дань просвещенных умов. Простодушное красноречие, которым он обычно развлекал слушателей, жизнерадостные изречения Супику {186} и других мудрецов, которыми он перемежал беседу, его раскатистый хохот провинциала, бесхитростная непринужденность и фамильярность, заставлявшие принимать и извинять некоторые его поступки, менее светские, чем это позволяют салонные предрассудки, — все эти черты, бывшие столь к лицу хозяину майората, сменились задумчивой замкнутостью, тенью печали и туповатой застенчивостью.

В тот же вечер салон верховного судьи посетил уже упоминавшийся поклонник Аделаиды Вашку да Кунья — хорошо сложенный, серьезный и очень религиозный юноша. Этот дворянин, представитель знатнейшего рода Кунья, упоминаемого в «Генеалогической истории Королевского дома», не только унаследовал блеск предков, но обладал и собственным сиянием, ибо всегда упоминался в благочестивых объявлениях, которые приглашали верующих принять участие в том или ином храмовом празднике, либо сообщали о собраниях религиозных братств с целью обсудить возможно бо́льшую торжественность богослужений. После этого читатель не должен требовать от меня, чтобы к сему сообщению, столь значимому самому по себе, я присовокупил бы описание и других достоинств молодого человека. Они явят себя без моей помощи.

До Калишту Элоя уже дошел слух, что благонравный Вашку да Кунья не безразличен сердцу Аделаиды. Эта новость взволновала грудь обладателя майората, хотя и не затмила очи его сдержанного рассудка до такой степени, чтобы допустить смехотворную ревность. Во время карточной игры он внимательно следил за поведением обоих. По его наблюдению, оно было столь серьезным и церемонным, что он не нашел оснований считать их влюбленными, хотя в тот вечер Аделаида играла вместе с Вашку да Куньей и своим шурином Дуарте Малафайей.

В одиннадцать часов Калишту молчаливо и печально удалился.

Наедине со своей совестью и под суровыми взглядами фолиантов, муж доны Теодоры Фигейроа погрузился в беспокойные размышления о том, как изменились его жизнь и чувства. Рассудок кричал Калишту Элою, чтобы он сделал шаг назад на пути, который вел его к краю пропасти или к прожорливой пасти любви, поглотившей великое множество прославленных жертв. Память, будучи союзницей рассудка, раскрыла перед ним печальную летопись человеческого сердца — от падения Трои до гибели готского королевства в Испании. Он увидел, как перед ним шествуют друг за другом все роковые женщины — от Далилы до Флоринды, обесчещенной графом Юлианом, {187} а в конце этой процессии его воспаленное бессонницей сознание нарисовало Аделаиду.

Когда человеку сорок четыре года, рассудок его имеет большую власть, если сердце ослаблено и обессилено борьбой и падениями. Однако, когда сердце начинает любить в столь неурочный час, рассудок достаточно слаб и уступчив. Беды и безумства столь запоздалой юности неисчислимы!

Готовый погрузиться в сон около четырех часов утра, Калишту отказывался забыть Аделаиду и спрашивал себя, является ли тяжким преступлением любить ее так, как паладины героических времен тайно любили знатных дам, не ожидая для своей любви иной награды, кроме права обожать их. Таким он желал видеть ответ печальному образу Теодоры, представшему перед его мысленным взором.

Бедняжка! В этот час она уже наверняка поднялась с постели и выбивалась из сил в кухне, чтобы отправить работников в поле сытыми и приготовить пойло поросятам.

Ах, мужья, мужья! Когда Провидение посылает вам жен столь редких качеств, вы должны припасть лицом к их лону, а не думать о преступных красавицах, которых враг Господень посылает на погибель человечеству!

Галереи в зале заседаний Палаты были переполнены. Среди самых прекрасных сеньор выделялась дочь верховного судьи Сарменту. По просьбе Калишту Элоя, аббат Эштевайнша отнес пригласительные билеты в дом государственного мужа и предложил лично проводить дам на галерею.

Нарядные сеньоры блистали — возможно, даже больше, чем своей красотой, — политическими познаниями, которые были присущи некоторым участницам этого кружка, очаровательным Кормененам, {189} оценивавшим достоинство ораторов с неоспоримой твердостью суждения и чистотой вкуса. В Лиссабоне насчитываются десятки таких барышень-Кормененов.

Я бы не стал утверждать, что дам привлекала популярность Калишту, которую он уже успел завоевать, — большую роль в этом женском внимании играла надежда повеселиться. Репутация провинциала свидетельствовала о нем, как о странном человеке, несходном со своим поколением, хотя его славе и благоприятствовали его умственные способности.

Калишту вошел в зал заседаний несколько позже обычного, потому что отправился за новыми брюками, более удачными с точки зрения кроя и цвета. Пусть не упрекают меня в том, что я привержен столь незначительным подробностям. Новые брюки имеют самую тесную связь с катаклизмом, который переживало сердце Барбуды. Душа его менялась вместе с одеждой. Возможно, в этих обстоятельствах читатель начал бы вести дневник или, того хуже, посылать соблазнительные письма возлюбленной, но Калишту, вместо этого, надел новые брюки.

Дамы, ожидавшие увидеть его одетым так, как это описывали слухи, были разочарованы, обнаружив обыкновенный наряд хозяина Агры, какой носили все неуклюжие представители нации.

Лишь только Калишту Элой занял свое место, была оглашена повестка дня, и председательствующий предоставил слово ему.

Шум и болтовня в этом почтенном собрании затихли, едва депутат от Миранды начал свою речь:

— Сеньор председатель! Уже давно этот мир покинул тот единственный человек, который, насколько мне помнится, был способен понять сеньора доктора Либориу и говорить на таком же португальском языке, на каком говорит его превосходительство. Покойный однажды отправился к доктору Мануэлу Мендешу Эншундия, {190} чтобы побеседовать о прославленном доме на острове Пик у входа в Балтийское море. Ваше превосходительство и члены Палаты могут освежить свою память, ознакомившись с этим образчиком стиля, предвестившим сегодняшнее суесловие.

Сеньор председатель, мне грустно смотреть на обманщиков, которые нацепляют на речь Камоэнса гирлянды из бисера и блесток, срывая с нее ее собственные алмазы. Бедняжка, наряженная руками невежественных людей, появляется перед нами в смехотворном виде, как мавританка из ауто {191} или ангел на деревенском празднике. Случись так, что она зацепится за колючий куст своими лоскутками, обшитыми фольгой, несчастная окажется обнаженной, и мы, те, кто любит ее, покраснеем от стыда.