Камилу Бранку - Падший ангел

Сеньор председатель, неужели необходимо, чтобы чистый язык пошел ко дну вместе с нашим Отечеством? В последний час, наступающий для страны дона Мануэла, неужели не найдется тот, кто слогом Жуана Пинту Рибейру возвысит свой протестующий голос против Искариотов, Юлианов, Вашконселушей и Моура, {192} которые продают нас?

Г о л о с а с м е с т: К порядку!

О р а т о р: Сеньор председатель, неужели я нарушу регламент Палаты, если повторю то, о чем говорится в истории?

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Но не нанося личных оскорблений.

О р а т о р: Соответственно, ваше превосходительство позволяет мне предположить, что среди нас находятся и Искариот, и епископ Юлиан, и Мигел де Вашконселуш, и…

Г о л о с а с м е с т: К порядку!

О р а т о р: В таком случае я замолкаю, если оскорбляю этих исторических персонажей, которым меня, к счастью, не представили! Мои намерения безобидны, тем не менее я был бы опечален подобным знакомством. Если бы я знал, что найду здесь подобных людей, то не пришел бы сюда, даю честное слово благородного человека!

Д о к т о р Л и б о р и у: Для всего мироздания было бы полезнее, если бы сеньор Калишту пребывал и дальше в своем родовом вертепе, борясь со свирепостью диких кабанов.

О р а т о р: Смысл вашей грубости мне неясен, потрудитесь объясниться.

Д о к т о р Л и б о р и у: Я уже сказал, что не опущусь до этого.

О р а т о р: Если вы не опуститесь, то упадете с большей высоты. Хочу напомнить вашему превосходительству басню об орле и черепахе, изложенную безупречным и ясным языком дона Франсишку Мануэла де Мелу. Как раз «Деревенские часы» рассказывают в диалоге «Говорящих часов» {193} следующее: «Сейчас нам приходит на память то, что, как мы видели, произошло с черепахой в одном из прудов нашей деревни: прилетел орел и внезапно унес ее в когтях, чем вызвал немалую зависть лягушек и других черепах, которые видели, как их сестра поднимается на недосягаемую для них высоту. Они считали большой удачей, что столь ничтожная тварь так высоко возносится в глазах ей подобных. Что же касается судьбы самой черепахи, то вдруг оказывается: прилетевший вместе со своей пленницей на гору орел собрался всего лишь поднять несчастное животное повыше и сбросить его на острые камни, чтобы разбить панцирь, которым оно было защищено…» Я точно не помню, сообщает ли дон Франсишку Мануэл, что орел съел и мозг черепахи.

Если мой прозорливый коллега и фигурирует в морали этой истории, позвольте мне предположить, что он — не орел. (Оратор делает паузу. На галереях раздается смех.)

Впрочем, зная, что цитаты из исторических источников противоречат регламенту и порядку, я отказываюсь от обращения к ним и изгоняю инкубов и суккубов {194} истории, а посему всепокорнейше прошу ваше превосходительство снять с меня клеймо нарушителя порядка.

Сошлюсь на Квинтилиана, {195} если это имя не противоречит установленным правилам. Речь идет об ораторе и о порочном стиле речи. Сей наставник риторов говорит, что «существует естественное удовольствие слушать говорящего, даже если он — педант, и отсюда мы ежечасно видим, как на площадях в кружок вокруг шарлатанов собираются люди». Если бы Квинтилиан воскрес в наши дни, он сказал бы «на площадях и в парламентах».

Г о л о с а с м е с т: К порядку!

О р а т о р: Что, и Квинтилиан под запретом? Не случайно мне казалось, что он редкий гость в Палате!..

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Хочу напомнить вашей милости, что Палата депутатов — не класс риторики.

О р а т о р: Так я и должен был предположить, видя, что все здесь достойно заняты ораторским искусством, за исключением меня, не стыдящегося признать себя единственным и скверным учеником множества наставников. Я скажу вашему превосходительству, какое красноречие я почитаю необходимым в этом собрании представителей нации, — красноречие, понятное всей нации. Искусство хорошо говорить, ars bene dicendi — это умение ясно выражать мысль. Если бойкость и цветистость языка сковывают его, мешают выразить себя и стать понятным даже невеждам, то речь превращается из искусства в трюкачество, из света — в тьму. Мои избиратели направили меня сюда, чтобы я говорил об их нуждах в таких выражениях, которые позволяли бы как вашему превосходительству, так и всей Палате узнать о них и, обсудив, удовлетворить.

Я — давний последователь Квинтилиана, сеньор председатель. Вместе с ним я понимаю, насколько ошибаются те, кто называют «популярным» порочный и негодный стиль — стиль бойкий, острый, пышный, незрелый, именуемый наставником риторов prædulce dicendi genus. {196} Весь этот стиль проникнут ребяческим пристрастием к цветочкам, сработанным из сусального золота, и к пучкам лент, какими украшают флажки на сельском празднике.

А теперь я должен обратиться к содержанию речи сеньора доктора Либориу. Прежде всего мне следует заявить, что я не знаю, к кому обращаюсь. Несколько дней назад мне посчастливилось прочесть яркую книгу одного высокоученого доктора — «Реформирование тюрем». Я нашел ее язык истинно португальским, но способ изложения — истинно еврейским. Достоинством и необычной особенностью этой книги является то, что ее можно с одинаковым успехом читать слева направо и справа налево. Мне показалось, что сеньор доктор Либориу, ценитель всего прекрасного, согласен с этой книгой, — он украсил свою речь многими драгоценностями из ее сокровищницы. Поэтому мне неизвестно, спорю ли я с сеньором доктором Айрешем или с сеньором доктором Либориу.

Я неосторожно произнес слово «спорить»! Эта речь не может вызвать никаких споров, кроме филологических. Но они здесь неуместны. Если кто-нибудь из находящихся в этих стенах захочет поговорить о риторике, грамматике и логике, он должен отправиться вниз, во двор, и беседовать о них с привратником или с вдовами и сиротами, которые просят о куске хлеба, используя логику беды и риторику слез. Что касается грамматики, то не знаю, известна ли она голоду. Мне кажется, что нет, ибо среди представителей нации есть голодающие, которые не владеют ею в совершенстве.

(Шепот и волнение справа. Аплодисменты на галерее. Пронзительное: «Браво!» верховного судьи Сарменту. Робкие аплодисменты на галерее для простонародья. Общее неистовство. Председательствующий звонит в колокольчик. Восстанавливается тишина. Калишту Элой нюхает табак из табакерки сияющего аббата Эштевайнша.)

П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Я с сожалением вынужден снова напомнить сеньору депутату, что ему следует воздерживаться от отступлений, не имеющих отношения к предмету дискуссии.

О р а т о р: Таким образом, сеньор председатель, ваше превосходительство желает исподволь подвергнуть мои бедные мысли «задержанию», как изящно выразился мой просвещенный коллега! Следовательно, меня лишают священнейшего права? Значит, слова сеньора доктора Либориу, что в Португалии нет права, верны? Ваше превосходительство, сами того не желая, становитесь, по неудачному выражению этого просвещенного депутата, «преемником архангела Михаила». (Смех.) Нет, ваше превосходительство не станет палачом мысли, которая сама по себе уже настолько бессильна, что нет необходимости ее убивать, достаточно дать ей умереть… Я умолкаю, если огорчаю ваше превосходительство.