Камилу Бранку - Падший ангел

— Вы хотите более серьезные?

Тогда она позвала служанку и сказала:

— Отнесите письмо тому человеку и скажите, что я его увольняю.

— Что вы делаете, кума! — попытался остановить ее аббат.

— Если бы я этого не сделала, — отвечала она спокойно и бесстрастно, — то должна была бы принять ферму Пасуш, которую мне давал отец моего сына.

— Но, — снова заговорил кум, — вы уверены, что в этом письме есть что-то, оскорбительное для вас?

— А что это, если не оскорбление? Что может содержаться в письме, которое пишет мужчина женщине в моем положении — брошенной и с ребенком?

— Возможно, и даже наверняка, что он хочет быть вашим мужем…

— Ишь, пугало огородное! — перебила его служанка, вложив в эти слова все свое презрение и отвращение.

Аббат, изумленный таким восклицанием, не к месту рассмеялся, а служанка в это время продолжала:

— Да хоть бы и след его простыл! Вот ведь болван! Мальчишка из аптеки, а посмел…

— Ступайте! — властно приказала Томазия и, повернувшись к куму, заговорила: — Не беспокойтесь о моей судьбе, дорогой друг; но, прошу вас, подумайте о будущем моего сына. Признаюсь вам, я оказалась слабее, чем думала. Знаете, я пролила много слез; я провожу здесь такие ужасные, такие мучительные ночи, что, не будь этого ребенка… я знакома с ядами… Я бы спустилась в аптеку и в обмен на несколько минут страданий… я получила бы отдых от этой борьбы, которая мне больше не по силам… не по силам… Любовь и нечистая совесть терзают меня. Я вижу отца этого несчастного дитяти, и вижу тень моего старого отца…

И, захлебнувшись в рыданиях, она согнулась, закрывая лицо руками.

Рассуждения аббата оказались вполне справедливыми. После того как Дионизиу Жозе Брага получил назад записку от находившейся вне себя служанки, — она была оскорблена коварством, с которым приказчик переслал свое письмо, — он сложил одежду в жестяной короб и потребовал свидетельство о своей беспорочной службе. Оно было написано аббатом и подписано Томазией.

Потом священник спустился в аптеку и, среди прочих любезностей, сказал фармацевту, что тому следовало с уважением отнестись к щепетильным обстоятельствам дамы, которая способна внушать скорее сострадание, нежели любовь.

Дав волю гневной иронии, Дионизиу спросил аббата:

— А вашей милости что она внушает?

— Мне? Чувство дружбы и уважения — то, что она и может внушать священнику моего возраста.

— Врете вы, сеньор аббат, — грубо и язвительно возразил его собеседник.

Крестный младенца Алвару, который в пятьдесят семь лет оставался по-прежнему крепким и в жилах которого струилась турдетанская кровь, {360} ощутил непривычный озноб в области спинного хребта и бросил взор на ступку с пестиком. Однако он подчинил гордый дух дворянина терпению христианского пастыря и, сделав над собой усилие, кротко сказал фармацевту:

— Ступайте с Богом и… ступайте с Богом!

За свою жизнь, полную драматических событий и опасных любовных страстей, Дионизиу получал взбучку, только если не удавалось вовремя ускользнуть через дверь осторожности, в крайнем случае — через окно, в зависимости от обстоятельств. Выражение лица священника и его косой взгляд, устремленный на ступку, отдались у Дионизиу в ребре, сломанном в Вилар-де-Фрадеше. По этой причине он подавил ярость и поклялся дать ей выход, только если это не нанесет ущерба его целым ребрам.

В тот же день он занял место в аптеке в Понте-де-Пе и пустил слух, что покинул Ажилде из-за того, что аббат Педрасы приревновал его. Местные рыцари, истосковавшиеся по скандалам, распространили эту клевету и подтвердили сплетню, что лицемер-аббат отправил в Бразилию сына, которого в церковной усадьбе знали под именем Алвару-Найденыша.

— Я его отлично знаю, — вспомнил один рыцарь из Арку. — Этот парень в прошлом году побывал в Педрасе. О нем говорят, что он женился в Рио-де-Жанейро на большой богачке, и еще говорят, что священник — его крестный отец.

— Он — просто отец, — решительно заявили все прочие.

И каждый из собеседников поведал свою историю о распутных священниках. Одним из рассказчиков был уже знакомый нам поэт из Рефожуша, который в отсутствие Вашку Перейры смог вернуться в родные места и снова принять на себя обязанности «Ювенала в Кабесейраше». Он потирал руки, вздергивал губу в угрожающей улыбке, которая обнажала его гнилые зубы, и говорил, грызя сигару, что собирается написать роман, мечущий громы и молнии против попов. Его горячо одобряли, и он сразу же нашел пятьдесят подписчиков на свое сочинение. Импровизируя сюжет, он объяснил, что монах-расстрига из Педрасы будет главным героем, а Томазия — главной героиней.

Если бы священники писали романы о сочинителях, сколько бы они создали произведений, совершенных и правдивых, как сама истина! О, клирик, стань романистом и изобрази священников, которых побудил к безнравственности пример прославленных мирян, обвиняющих церковнослужителей в невежестве! Когда они на равных померяются силой на этом турнире, мы узнаем, сколько подлинных распутников, не имеющих тонзуры, приходится на одного «падре Амару», который привязывает сыну камень на шею и собственноручно топит его. {361} Однако, пока в романе плетется нить невероятных злодеяний, не следует опасаться, что эта увлекательная литература может принести большой вред, если обычные злодеяния в жизни столь многочисленны.

Томазия закрыла аптеку в ожидании, пока аббат наймет в Порту нового приказчика. Прибывший фармацевт своими познаниями не поднимался над заурядным и безграмотным учеником. Аптека под управлением Дионизиу была современной — туда поступали французские лекарства, в ней продавались бандажи из замши, никелированные спринцовки, а в витрине из бальзамового дерева {362} стояли пестрые флаконы. Местные врачи рекомендовали именно ее. Теперь аптека в Ажилде сохранила лишь тех пациентов, которые лечились горчицей, мальвой и цветом бузины.

Новый аптекарь оказался бестолковым молокососом. Имея много свободного времени, он мастерил клетки для сверчков и мышеловки, не научившись ловить в силки деньги. Выручки не хватало даже на то, чтобы заплатить ему жалованье.

Аббат посоветовал Томазии сдать в аренду аптеку и дом и перебраться в Педрасу. Объявления об этом были напечатаны в газетах Порту. Дионизиу от души хохотал в аптеке в Понте-де-Пе, когда читал объявление о совершившейся сделке, и говорил, что не хотел бы перевозить сокровища своей бывшей хозяйки даже по себестоимости. Он уверял, что лекарства в аптеке в Ажилде старше французского нашествия. {363} Вероятно, он не слишком ошибался.

Аббат уже знал, что на него клеветали, марая из-за него имя несчастной женщины. Он хотел помочь ей, но деликатно и осторожно. Однако ему не приходило на ум, как именно выпутаться из этого затруднения.