Камилу Бранку - Падший ангел

— В то же время, ваше превосходительство, отправляясь в Рио-де-Жанейро, где я проживаю, я хотел бы иметь честь напомнить вам свое имя, чтобы, если однажды в Башту появится дорога, ваше превосходительство приняли бы от меня взнос в двенадцать конту {369} для этого великого цивилизующего шага.

— О! — воскликнул депутат. — Весьма похвальное проявление патриотизма! Я пожимаю руку соотечественника и сожалею, что в Португалии столь мало людей вашего склада. Откуда вы?

— Я вырос в Педрасе, сеньор виконт, я — воспитанник сеньора брата Алвару…

— Ах, аббата!.. Как он поживает?

— По-прежнему крепок, хоть ему уже шестьдесят четыре года. Я припоминаю, что видел ваше превосходительство, когда вы ребенком обучались логике у моего крестного.

— Да?

— Отлично это помню! И ваше превосходительство, быть может, вспомнит парнишку, которого там называли «Найденышем»…

— Да, я вспоминаю малыша, который лазал по деревьям и собирал для нас черешню…

— Это был я.

— Вы?.. Значит, вы разбогатели? Очень рад!.. А этот мальчик — ваш сын?

— Нет, — ответил Алвару вполголоса. — Этот мальчик — сын вашего превосходительства.

Виконт сделал два неуверенных движения, то ли выражая неприятное удивление, то ли опасаясь, что лакеи их услышат.

— Он едет со мной в Рио, — продолжал бразилец, — и поскольку смертность там высока, я не хотел бы, чтобы он, если ему суждено умереть во цвете лет, покинул этот мир, не узнав своего отца. Я очень рад представившемуся случаю, потому что сам был найденышем.

Мальчик, словно с испугом, пристально смотрел на виконта, в то время как тот внимательно его разглядывал.

В этот миг на лестнице показалась виконтесса с тремя девочками, восклицая звонким голосом, который эхом отдавался в широком дворе:

— Ты еще здесь, Вашку? Довези нас до Шиаду.

— Да, душенька, — отвечал ее муж и, повернувшись к бразильцу, добавил: — Приходите в более удобное время.

— Сеньор виконт, я к вашим услугам сегодня, — сказал Алвару, отступая и держа мальчика за руку. — Завтра мы отплываем на пакетботе, и мне нет оснований возвращаться, поскольку в мои намерения входило лишь поздравить ваше превосходительство.

Виконтесса уже стояла рядом с мужем, глядя на мальчика, когда Алвару прощался, кланяясь ей.

— Кто это? — спросила она.

— Один бразилец из Башту.

— А малыш милый. Похож на нашего Эйтора. Тебе не кажется?

— Я не обратил внимания.

Спустя несколько минут, Леонор проговорила:

— Ты так молчалив и печален? Что с тобой, Вашку?

— Что со мной может быть, душенька? Это все чертова политика…

— За завтраком ты был так весел… Да, вот еще что… У нас будет бал в день рождения Пьедаде?

— Я дам ответ позже. Я еще не знаю, продлит ли мне Португальский банк вексель в пять конту…

— Но я уже выбрала платья для себя и для малышек…

— Если ты выбрала платья, это еще не означает, что бал обязательно будет.

— Да… — упрекнула его виконтесса, сдерживая досаду. — Так или иначе, я пока ничего не скажу ни кузине Пенафьел, ни кузине Понте, которые уже узнавали…

— Да, не говори ничего.

— Но это странно…

— Что странно, Леонор?

— Что об этом была речь на приеме у кузена Фронтейры…

— Не я об этом заговорил.

— Сначала я посоветовалась с тобой.

— Одним словом, Леонор, — резко ответил ей виконт, — я в двадцатый раз тебя предупреждаю, что мое состояние тает и что после продажи пяти оставшихся у меня усадеб дом твоего отца возвратится к прежней нищете.

— К нищете?! Прелестно! Я никогда не знала, что такое нищета… Такой тон и называется в провинции деликатным?.. Стой! — крикнула виконтесса лакею, когда они подъезжали к Золотой улице, и выскочила из коляски вместе с дочерьми.

Самая старшая из них, Мария да Пьедаде, тихонько спросила у матери:

— Маменька! Папенька сказал, что мы живем в нищете?

— Нет, глупышка!

Если бы десять лет назад кто-нибудь увидел Леонор де Машкареньяш в одиноком и обветшавшем Андалусском дворце, — скромную, терпеливую, не знающую зависти, ссылавшуюся на постоянные отцовские недомогания, когда ее приглашали в салон или театр, и скрывавшую под маской дочерней любви отсутствие нового платья или головного убора, а также убожество своих нарядов, которые были хуже, чем у дочерей женщин, прислуживавших ее бабушкам, — кто бы мог предсказать тогда, что этот нежный ангел-хранитель домашнего очага, лишь только вдохнув раскаленный воздух салонов, сожжет свои крылья, заменит их летательными приспособлениями из дорогих тканей и воспарит к высшей точке изящества, тонкого вкуса, невиданной красоты и к славе модницы?

В первые годы ее подстрекал к этому сам муж, который кичился тем первенством, которое признавали за Леонор все хроникеры, и в особенности один из них, подписывавшийся псевдонимом «Агапит». Потом на смену мужу пришли завистливые подруги, которые, соперничая с ней, внезапно разузнавали все секреты у модисток, наиболее точно осведомленных о последнем бале в Лувре. В конце концов, когда Вашку Перейра очень осторожно и боязливо сказал ей, что детей стало много, а рента уменьшилась из-за роскоши, переходящей все пределы, Леонор уже не могла признать поражение перед своими соперницами и позволить, чтобы модистка распространила слух, что королева балов отреклась из-за того, что у нее не нашлось четырехсот фунтов, которые составляли дань, приносимую ее королевством на прилавок венценосной Лавальян.

За десять лет обширные владения семейства Маррамаке оскудели, ибо доход от них не мог возместить средства, взятые взаймы у Португальского и у Ипотечного банков. Оба брата Леонор были поборниками домашнего коммунизма, а граф Кабрил посылал изгнанному принцу деньги зятя, вместе с тем снисходя к политическому свободомыслию речей, которые велись в Андалусском дворце. Сыновья держали курс в сторону конюшни и республики, собираясь перерезать всю буржуазию. Об этом они высказывались столь пылко и яростно, что напоминали братьев Гракхов. {370} Зять, как на качелях, раскачивался от одной либеральной секты к другой в надежде однажды упасть в кресло морского министра. Что касается графа, то, кроме слов «Россия беспокоится», {371} он больше не говорил ничего. Он впал в слабоумие и строил куры кормилицам своих внуков.

Деньги Вашку Перейры заживляли одни язвы и растравляли другие, еще худшие. Сам он решил проявить расчетливость и пустился в игру. Он удачно дебютировал в этой системе, дополнительно губившей его ренту. Ему выпадали счастливые вечера, когда он играл в «фараон» у графа Фарробу, хотя Вашку и претило посещать этот игорный дом вместе с мелочными торговцами и актерами, как будто низменные страсти не уравнивают людей всех состояний. Потом, когда удача изменила ему, он стал играть в паре с маркизом Низой, который опустошал водохранилище, наполнявшееся потоками золота в течение четырех веков, со времен Вашку да Гамы. {372} Этот отважный мореплаватель огибал мыс отчаяния в океане пороков так же, как его прославленный предок огибал мыс Доброй Надежды. Пусть же в этом гонгоризме {373} проявится мое справедливое негодование!