Камилу Бранку - Падший ангел

Положение виконта Ажилде не улучшилось ни после кончины тестя в 1868 году, ни после того, как его шурья нашли себе применение в конторах по сдаче внаем лошадей и на козлах грузовых телег. В тот год Ипотечный банк проглотил три его усадьбы на берегах Тамеги и сократил его ресурсы до одного с небольшим конту ренты. Ажилде уже перешло в руки одного бразильца. К сорока четырем годам виконт остался бедняком с шестью детьми на руках. Он потерял политическое влияние и доверие окружающих, поскольку теперь никому не был ни нужен, ни страшен. Осознание этого заставляло его испытывать леденящий ужас. Его провинциальные избиратели предпочли ему — о, верьте, Пизоны! {374} — Ювенала из Кабесейраша, корреспондента «Национальной газеты», язвительнейшего сплетника, который когда-то рассказывал виконту об Алвару, — одним словом, предпочли того стихоплета, который первым прославил Вашку в следующем двустишии:

Виконтесса, достигнув сорокалетнего возраста, замкнулась в себе и героически продавала свои драгоценности, чтобы оплачивать неведомые ей долги мужа. Двое сыновей виконта, Эйтор и Руй, были распутными и нечистыми на руку гардемаринами. Младшего сына приняли на казенный счет в кадетский корпус. Были еще три дочери. Старшую из них звали Мария да Пьедаде, и, когда она достигла шестнадцати лет, виконт принял решение переселиться в одну из усадеб в окрестностях Браги. И они выехали в путь.

Дона Леонор де Машкареньяш задрожала от ужаса, когда посреди обнаженной дубовой рощи, под порывами ледяного ветра, она увидела ноябрьским вечером руину, к которой нес ее поток бедности. Перед ней предстал дом с пятнадцатью окнами в ряд, с балконами, красными ставнями, деревянными подоконниками и рамами, покоробленными от солнца и сгнившими от дождя. Над крышей вздымало свои зубцы нечто, напоминающее сторожевую башню, прорезанное двумя окнами без ставен, но заткнутыми снопами просяной соломы, которые издали походили на двух людей, повернувшихся ничком и пытающихся выброситься из башни. Калитка в дубовых воротах была открыта. Ветер рвал ее с косяка, вызывая размеренный и резкий скрип. По обширному внутреннему двору метались две перепуганные и разозленные козы, которые время от времени застывали на месте, косясь на пришлецов и выдыхая пар из ноздрей. Через неструганую калитку из сада как раз выходил управляющий, тащивший сено. Увидев хозяев, он бросил сноп на телегу, которая стояла с задранными вверх оглоблями, снял берет, почесал в затылке и произнес:

— Вот так новости у нас!

Виконт, не желая изменять своим беспорядочным привычкам, не предупредил управляющего и не поинтересовался, цел ли еще дом.

Семья вошла в переднюю. Это было подобно тому, как если бы кто-нибудь вступил в ледяную хижину, сложенную в отрогах Маранских гор. {375} Холод пронизывал до самого сердца. Все три дочери в ужасе глядели на мать и кутали лица в капюшоны плащей. Ветер завывал в дырах стен, скрытых обивкой. Две огромные крысы, опустив морды, торопливо бежали через обширный зал, напоминая двух гуляк из хороших семей, которые провели ночь в разгуле и пришли в себя уже белым днем. Леонор села на скамью со спинкой, украшенной родовым гербом, и даже не смогла заплакать. Муж, избегая смотреть на нее, ушел во внутренние покои вслед за управляющим, который отворял ставни.

Вскоре приехали несколько телег, нагруженные сундуками и мебелью. Вместе с ними появились слуги, которые так оценили сеньориальные владения виконта:

— Ну и чертов дом! Тут, небось, волки водятся!

Дворецкий говорил, что он — не убийца и не заслуживает подобной ссылки. Кухарка, войдя в первую же комнату, воскликнула:

— Да неужто это называется кухней!

Этот перелом преодолевался понемногу и с трудом. Часть дома была отремонтирована и с комфортом меблирована. В одной из зал сохранился старинный камин с бронзовыми колоннами, которые выписал из Италии архиепископ Браги дон Жозе де Менезеш. {376} Виконтесса с дочерьми провела у этого камина четыре месяца, плача горькими слезами от дыма, разъедавшего им глаза. Виконт дни напролет проводил, не вставая с постели, читал оппозиционные газеты и курил сигары по винтену {377} за штуку, — отвага широкой души с его стороны. Через полгода у него поседели усы, сморщились веки и обвисли лицевые мускулы.

Мария да Пьедаде, его обожаемая дочь, ласкалась к нему и, сложив руки, умоляла хранить терпение. Она вообразила, что отец стареет и чахнет в уединении своей спальни, и стала просить его позволить ей купить на деньги, вырученные от продажи ее немногих драгоценностей, лошадь, чтобы отец мог ездить на прогулки.

— На что мне эти браслеты и броши, которые подарила мне крестная Лаврадиу? — говорила она. — Продайте их, папенька, и купите коня. Вы ведь купите мне новые украшения, когда снова разбогатеете, да?

Вашку лихорадочно прижимал ее к сердцу и шептал:

— Какими же несчастными я вас сделал, милые мои дети!

Мария да Пьедаде утешала его своей ребяческой нежностью и говорила:

— Не горюйте о нас — мы еще можем снова разбогатеть…

— От кого же ты ожидаешь богатства?

— Богатство заключается в том, чтобы не нуждаться в богатстве, папенька… Не помню, где я прочла об этом…

На следующий год виконт Ажилде отправился в Башту, чтобы потребовать недоимки по аренде в Шавеше и в Баррозу. Пришло время стрелять из пушки по воробьям.

Он остановился в городке Арку и вспомнил, что там, наверное, жила Томазия. О ней он спросил у своего управляющего.

— Она уехала шесть лет тому назад, — объяснил управляющий. — Не знаю, известно ли вашему превосходительству, что она отправила сына в Бразилию…

— Я знаю.

— Его забрал с собой Алвару-Найденыш, богатей, который…

— Я знаю.

— Потом, когда умер аббат Педрасы, Томазия, бывшая ему вместо дочери, что бы там ни говорил мошенник-аптекарь из Понте-де-Пе, которого уже спровадил к дьяволу одним выстрелом брат Русы из Гандарелы, красотки, которую тот бездельник соблазнил…

Тут управляющему не хватило ни дыхания, ни грамматики, и он, переведя дух, начал с новой фразы:

— Томазия слегла, чуть до чахотки дело не дошло, а потом приехал сын и забрал ее с собой в Бразилию, так что она уехала, тому уже шесть лет. Уже оттуда она прислала старой служанке дарственную на дом в Ажилде и еще прислала денег разным людям. До меня доходят слухи, что у сына ее тоже денег, как грязи, — он ведь компаньон того, другого Алвару. Вот о чем говорят.

Мы должны прибавить к этим сведениям, что Алвару Рибейру, компаньон Алвару Афонсу де Гранжи, скончался в 1869 году. Одним из его наследников и душеприказчиков был сын Томазии. Когда его доля была продана, вырученная сумма составила двести конту — сегодня никто не счел бы ее значительной. Затем Алвару Афонсу погрузился в безысходную тоску, причиной которой была болезнь, поражающая все фибры и ежеминутно убивающая их одну за другой. Между тем ему еще не исполнилось и двадцати двух лет. Его мать вопрошала у Бога, неужели ей суждено испить из своей искупительной чаши еще и последнюю слезу умирающего сына.