Бус Таркинтон - Суета и смятение

Он дочитал пьесу, и они немного помолчали, размышляя, затем он вновь пролистнул несколько страниц и сказал:

— Мне кое-что захотелось перечитать. Вот этот отрывок: «Это словно распахнуть окно и увидеть рассвет… У нее такая душа, что не вмещается в нее саму… душа, что обнимает и прижимает к себе, как больного ребенка, и, не произнося ни слова, дарует утешение… Я никогда не смогу ее постичь. Я не знаю, как такое возможно в этом мире, но стоит мне о ней заговорить, колени мои подгибаются…»

Он замолчал и поднял глаза на Мэри.

— Такой еще мальчик! — едва слышно прошептала она.

— О да, — сказал он. — Всё это правда… особенно про колени!

— Мальчик! — вновь пробормотала она и залилась очаровательным румянцем. — Ты мог прочитать и другой отрывок. Биббз, когда я впервые увидела тебя, ты смотрелся в зеркало. Сделай это снова. И тебе даже не придется искать нужную строку, я и так ее помню: «Юный греческий раб, прибывший из сердца Аркадии [30] Аркадия — территория в Древней Греции, поэтический образ счастливой и беззаботной жизни. !»

— Это я! Я один из рабочих Насосной станции… и не собираюсь уходить оттуда, до тех пор пока не решу учиться на слесаря.

— Нет. — Она покачала головой. — Ты любишь всё прекрасное, тонкое, спокойное и тянешься к этому; всё, к чему ты стремишься в жизни, это искусство, ты всегда мечтал о нем. С первого взгляда на тебя я поняла, что еще не встречала столь задумчивого и печального человека; я увидела, чего ты жаждешь.

Биббз с сомнением поглядел на нее как никогда прежде задумчивыми глазами, но через пару мгновений всё прояснилось само собой.

— Нет же, — сказал он, — я мечтал и о кое-чем другом. Я мечтал о тебе.

— Но я же здесь! — Она засмеялась, поняв всё и сразу. — По-моему, мы схожи с парой из «Монастыря и домашнего очага» [31] «Монастырь и домашний очаг» (1861) — исторический роман Чарльза Рида. . Я простой бургундский арбалетчик Дени, последовавший за благородным Жераром и сообщивший всем, что дьявол мертв.

— Хотя он жив, — сказал Биббз, заслышав, как ходики в соседней комнате хрипло и отрывисто пробили десять раз. — И всегда забирается в часы, стоит нам только встретиться. — Глубоко вздохнув, он поднялся, собираясь прощаться.

— Ты всегда покидаешь меня в положенное время.

— Я… стараюсь делать это, — сказал он. — Не так-то просто быть осторожным и не рисковать всем, что имею, задержавшись дольше, чем следует. Если я хоть раз замечу скуку на твоем лице…

— А замечал?

— Пока нет. Ты всегда… всегда такая…

— Какая?

— Беззаботная. Вот. Такая прекрасная, если, конечно, не жалеешь меня из-за чего-нибудь. С тобой становишься смелым. Случись мне сражаться, я буду вспоминать твое лицо — и ни за что не сдамся! У тебя храбрый вид, будто веселость это тоже выражение доблести, хотя я не совсем понимаю, как такое может быть. — Он загадочно улыбнулся, посмотрев на нее. — Мэри, у тебя нет «тайной печали»?

В ответ она лишь рассмеялась.

— Нет, — сказал он. — Не могу представить, что тебя что-то гнетет на этом свете. Думаю, поэтому ты столь добра ко мне: твоя собственная жизнь наполнена счастьем, и тебе не жалко времени, чтобы поделиться им со мной, обратив мои невзгоды в радости. Но в сутках есть несколько минут, когда я несчастен. Это случается, когда я вынужден прощаться с тобой. Каждый раз, уходя, я чувствую горе… покидая твой дом, будто окунаюсь в несчастье, в черную пропасть, словно умираю на какой-то миг, но вскоре понимаю, что грядет новый день, который закончится встречей с ТОБОЙ. И грусти как не бывало. Но сейчас мне плохо… и я должен преодолеть это. Итак, спокойной ночи. — А потом он с горечью, едва ли видной ему самому, добавил: — Как же я это ненавижу!

— Ненавидишь? — сказала она, поднимаясь, чтобы проводить его. Но он не двигался, лишь вопросительно глядел на нее.

— Мэри, у тебя глаза такие… — Он замолчал.

— Какие? — Она быстро отвернулась.

— Не знаю, просто подумалось…

— О чем?

— Не знаю… мне показалось, есть что-то такое, что я должен понять, но не понял.

Она рассмеялась и открыто встретила его вопрошающий взгляд.

— Глаза у меня довольные, — сказала она. — Я рада, что ты начинаешь скучать по мне, как только уходишь.

— Но завтра может наступить быстрее, чем другие дни, если ты ему позволишь, — произнес он.

Она наклонила голову вбок.

— Да… позволяю!

— Поход в церковь, — сказал Биббз. — Когда я иду к тебе, я словно иду в церковь!

Она проводила его до крыльца, как всегда; не сговариваясь, они создали ритуал прощания и не изменяли ему. Пока Биббз шел по двору, Мэри стояла в дверях; у калитки он оборачивался, и она махала ему рукой. Он шел дальше и на полпути к Новому дому опять смотрел назад: Мэри уже не было, но дверь оставалась открытой и в холле горела лампа. Этим девушка словно говорила ему, что никогда не закроет перед ним дом; он же мог всегда видеть, что для него, за незапертой дверью, горит дружественный свет, и если ему захочется вернуться, то он сможет это сделать. Он шел и смотрел на огонек, пока не доходил до своего двора и флигель Нового дома не вставал между ними. Открытая дверь представлялась Биббзу красивым символом ее дружбы, ее мыслей о нем, иными словами, олицетворяла саму Мэри и ее безмерную доброту.

Девушка оставила дверь открытой даже сегодня вечером, хотя ледяной дождь, смешанный со снегом, хлестал по обнаженной шее и рукам, а в русых волосах запутались крошечные белые звездочки. Он обернулся, и сердце радостно забилось, когда он увидел, что Мэри всё еще там и машет ему рукой, как будто не замечая бурана. Он пошагал дальше, а она сделала то же, что и всегда: прошла в темную комнату, что располагалась напротив той, где они провели вечер, и провожала его глазами, пока он не скрылся за поворотом. Из-за непогоды она почти ничего не видела; она смогла рассмотреть Биббза лишь однажды, когда он проходил под фонарем между особняками и оглянулся на ее дом. Затем, но не раньше, она бросила взгляд на окна верхнего этажа в доме Роскоу. Света там не было. Мэри подождала, потом ушла, закрыла входную дверь и вновь вернулась наблюдать в темноту комнаты. Чуть погодя в особняке Роскоу зажглись два окна и на одном из них опустилась штора. Мэри поежилась: уже третий вечер подряд она видела, как зажигаются те окна и опускается занавеска — сразу после ухода Биббза.

Но Биббз не взглянул в сторону дома брата. Он остановился в последний раз посмотреть на открытую дверь и, с плечами, припорошенными снегом, продолжил путь сквозь порывы ветра, спеша укрыться от него за стенами Нового дома.

Его впустил, хрипло ворча, взбудораженный Джордж, и Биббз понял, что в доме смятение и неразбериха. Из библиотеки доносились ужасные звуки: Шеридан сыпал ругательствами, его жена всхлипывала и пронзительно-высоким от необычайного волнения голосом пыталась остановить серии приглушенных взрывов — это муж в гневе настукивал перевязанной рукой по столу; затем раздался резкий и повелительный голос Гурнея: «Положите руку в перевязь! И не дергайте ее оттуда, говорю!»