Мухаммад ал-Мувайлихи - Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени

Паша: Ты Ахмад-ага, известный стремянный из моей свиты? Ты узнаешь меня?

Лавочник: Если бы смерть не была преградой непреодолимой и прочной стеной между тем, что на земле и что под нею, я сказал бы, что ты мой господин и эмир. Аллах свидетель, когда я увидел твое лицо и услышал твой голос, то так изумился, что чуть не рехнулся. Уж очень ты похож на моего покойного господина.

Паша: Я и есть твой господин. А вот и отметина на моем теле от раны, которую я получил однажды в твоем присутствии при игре в джарид {96} 96 Джарид — конная игра ( егип. гарид), во время которой всадники мечут друг в друга дротики. (паша обнажил ногу и показал след от раны) .

Старик от изумления упал на землю ничком и стал ногу паши целовать и слезами обильно ее орошать. Всхлипывая, он вопрошал.

Лавочник: Как же можно вернуться к жизни после смерти? Воистину, ты одно из чудес света. Но я не удивляюсь — за долгий свой век я повидал столько всяких чудес, что не хватит ни перьев, чтобы их описать, ни тетрадей, чтобы о них рассказать. Осталось лишь солнцу на западе взойти, а земле своих покойников из могил извести!

Говорил Иса ибн Хишам: Я сказал старику: «Не удивляйся сверх меры и не поражайся.

Знай, что мощь Всевышнего беспредельна и умом ее не постичь». Потом я поведал ему историю паши с самого начала. Старик горько заплакал и сказал: «О если бы мать моя меня не рождала, и если бы мощь, которая воскресила эмира, вместе с ним и время его воскресила! Как же сможет он жить в новые времена, лучше бы ему оставаться преданием для нас!»

Он обернулся к паше и стал рассказывать о бедах и невзгодах, пережитых им самим, и о том, что довелось испытать эмира близким и родным.

Лавочник: Не осталось, господин мой, от твоих прежних богатств и владений никакого следа. Я жил всю жизнь на ренту от вакфа, завещанную тобой твоей свите, слугам и на содержание мечети, сабиля и куттаба ради увековечения твоей памяти. Но нерадение и небрежение скоро разрушили эти строения, и все мы оказались в бедности и в нужде: в куттабе устроили склад, сабиль превратили в винную лавку, а из мечети сделали красильню, как ты сам можешь видеть. Я же был стремянным, а теперь коновал, и эту лавку из вакфа забрал, чтобы было мне где работать и чем зарабатывать. Великий Аллах все на свете меняет и ничего в прежнем виде не оставляет.

Паша: Не осталось из моих потомков ни одного, кто присматривал бы за вакфом?

Коновал: Не так давно я виделся с одним. Я ходил к нему из-за этой лавки, сказал, что я из твоей свиты, но он на меня накричал и с глаз долой прогнал. Нужда заставила меня упорство проявить, и я продолжал к нему ходить. Он мольбам моим наконец внял и к одному иностранцу меня послал, управляющему остатками его состояния, близкого к полному иссяканию. Иностранец повел меня к владельцу винной лавки, завладевшему и вакуфвным участком, — без его согласия никто не осмеливается ничего строить там, боясь, что он затаскает по судам. Я пошел к лавочнику и договорился с ним за определенную плату в аренду взять лавку. И вот я в этой лавке живу и борьбу с судьбою веду — прошу у нее хлеба кусок, а она скупится, тороплю свой срок, а она медлит. Велик Аллах в славе своей несравненной и в мудрости неизреченной.

Паша: И где этот неслух живет, нарушивший мою волю, он же знает, что завещание учредившего вакф ненарушимо, как шариат?!

Коновал: Он живет сейчас в «отеле».

Паша: Что такое «отель»?

Коновал: Это «гостиница».

Паша: А что такое «гостиница»?

Иса ибн Хишам: «Отель» — это известный дом, где поселяются за плату те, у кого дома нет, вроде постоялого двора, какие существовали в ваше время.

Паша: Неужто этот предатель дошел до такой низости, что поселит меня на постоялом дворе?! На все воля Всевышнего. Но как же мне теперь жить несчастному, к уважению привыкшему и денег не считавшему? Или мое возвращение к жизни, коего я не хотел и не желал, было мне карой за упущения перед лицом Аллаха? Но разве Всевышний не мог меня на том свете огнем наказать, чтобы пытке позором не подвергать? Клянусь, в адском пламени мне было бы легче гореть, чем денег лишиться и от потомков обиды терпеть.

Иса ибн Хишам: Жить в отеле не считается сегодня признаком бедности и унижения, напротив, это свидетельство достатка и высокого положения. За несколько дней там приходится платить столько, что хватило бы на месяц жизни в большом дворце со слугами и рабынями, со всей свитой. Твои потомки поселились в отеле из-за приверженности своей традициям иностранцев и из желания подражать им. Изнеженные счастливчики из детей эмиров сегодня продают свои земли и рискуют вовсе их лишиться ради того, чтобы в отеле поселиться. А те, кому жаль расставаться с родными, заказывают еду из отеля на дом или держат на нижнем этаже повара, а на верхнем — рабынь.

Паша (коновалу) : Прошу тебя, укажи моему другу, где находится отель, в котором живет этот парень. Я должен свидеться с ним.

Коновал: Почему, о эмир, ты говоришь со мной просительно? Приказывай что угодно, я только и жду, чтобы услужить тебе. Думаешь, я отойду от твоего стремени или перестану о тебе заботиться? Пусть изменились времена и порядки, у нас все осталось по-старому — ты приказываешь и распоряжаешься, я слушаю и повинуюсь.

Говорил Иса ибн Хишам: Утирая слезы, паша предложил мне пойти вместе с ним. За нами последовал и коновал, он опирался на палку и тяжело ступал. Палка давно уже ему коней и мулов заменяла и от долгого употребления отполировалась. Наконец мы очутились перед большим дворцом, где находилась известная гостиница. При виде великолепного строения паша остановился в смущении, а выучка и нарядное платье слуг заронили в него сомнения, ему показалось, что мы ошиблись дверьми и в дом какого-нибудь высокого лица или консула зашли. Я начал вопросы задавать, а коновал остался нас ожидать. После долгих расспросов один из служителей назвал нам номер, в котором живет эмир. Когда мы подошли к двери, паша, не постучав и не дожидаясь разрешения, обеими руками распахнул дверные створки, и мы очутились лицом к лицу с компанией молодых людей, знатных лиц потомков и сыновей. Они сидели с непокрытыми головами, развалясь, — кто в карты играл, кто достоинства скаковых лошадей обсуждал, а часть их вокруг женщины толклась — не старухи безобразной, но и не девицы прекрасной, а из тех, что свою красоту собственными стараниями искусно создают. Лицо ее блеском ожерелий и бус освещалось, а на лоб жемчужные подвески спускались. Посреди комнаты — стол, уставленный бокалами и кувшинами с разными винами. Возле него другой — с рядами блюд, и тут же чернильный прибор, лист бумаги, кларнет, украшенный драгоценными камнями, и книги на иностранных языках с золочеными корешками, не знаю о чем — серьезные или для развлечения. На полу судебные документы и газеты валялись и ногами топтались — документы в конвертах нераспечатанных и газеты, в которых ни слова не прочитано. Молодые люди разговаривали между собой на иностранных языках, а по-турецки и по-арабски называли лишь имена лошадей, произнося ха как га, а кяф как каф {98} 98 …ха как га, а кяф как каф. — «ха», «га», «кяф», «каф» — названия букв арабского алфавита. . При нашем появлении все они насупились и нахмурились, словно увидев что-то неприятное. Один из тех, кто возле женщины стоял, к двери подбежал и с французским акцентом, по-парижски картавя, залопотал: