Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

В классической трагедии Василий Андреевич особенно восхищал публику в роли Фингала (трагедии Озерова), в трагедии (Грузинцева) «Эдип-царь», в роли Ореста (в «Андромахе» Расина), в «Радамисте», в «Сиде» (Корнель), в «Димитрии Донском» (Озерова) [407]и других. Помню я, как театр, так сказать, трещал от рукоплесканий, когда В. А. Каратыгин произносил последний стих «Димитрия Донского»:

Казалось, гром и молния заключались в этих словах. А когда Василий Андреевич, в той же трагедии, отвечал с благородною гордостью на дерзкую речь татарского посла:

рука невольно хваталась за саблю! Публика, одушевленная игрою В. А. Каратыгина, громогласными воплями изъявляла свой восторг!

Вообще в классической трагедии В. А. Каратыгин нисколько не уступал предшественнику своему Яковлеву [408]и, смело говорю, подходил в некоторых ролях к Тальме, которого я много раз видел в Париже [409], хотя Тальма имел за собою то преимущество, что играл трагедии Расина, Корнеля, Кребилиона и других в подлиннике , на языке утонченном и, так сказать, выполированном для классической трагедии, в которой иногда одна фраза доставляет торжество артисту, как, например, в «Горациях и Куриациях» [410]: «Qu’il mourût!…» [411]

Когда вкус в публике изменился и настала эпоха романтическая, на русском театре появились трагедии Шекспира и сродной ему немецкой драматической школы. Талант В. А. Каратыгина выказался в большем еще блеске в свободном борении и столкновении страстей. Лучшие его роли в романтической трагедии и драме были Гамлет, Лудовик XI (в «Заколдованном доме» [412]), Карл Моор (в трагедии Шиллера «Разбойники»), Фердинанд (в драме Шиллера «Коварство и любовь»), в «Доне Карлосе» (Шиллера), граф Эссекс [413], Неизвестный (в драме Н. А. Полевого «Параша Сибирячка»), Бидерман (в драме того же автора «Смерть или честь»), Ломоносов, Ермак (Хомякова) [414], Нино (в драме «Уголино» Н. А. Полевого), Ляпунов (в драме Н. В. Кукольника «Скопин-Шуйский»), Пожарский (в драме того же автора «Рука всевышнего отечество спасла»), Денщик (в драме того же автора [415]), Ляпунов (в драме «Смерть Ляпунова» С. А. Гедеонова), Кузьма Рощин (князя А. А. Шаховского), Кин, Жорж де Жермани (в драме «Жизнь игрока»), Бенвенуто Челлини, Велисарий [416]и т. д. Пиесы, которые перевел и переделал сам В. А. Каратыгин и в которых он играл бесподобно в ролях, им самим избранных: «Лир», «Кин», «Замок Плесси-Летур» [417](стихами, из Делавиня «Louis XI»), «Антоний» (Александра Дюма), «Бурграфы» (В. Гюго), «Кориолан», «Нашла коса на камень» (комедия стихами), «Двое за четверых», стихами [418], и проч.

Я означил здесь роли, которые производили более впечатления на публику, но можно утвердительно сказать, что В. А. Каратыгин был хорош и даже неподражаем во всем , что только играл.

Жизнь артиста, так сказать, прикованного любовью к своей сцене, не может быть разнообразна и богата приключениями. В. А. Каратыгин женился в 1827 году, апреля 10-го, на дочери каммер-музыканта и знаменитой в свое время балетной танцовщицы Колосовых, Александре Михайловне Колосовой, вступившей года за два пред тем на сцену, женщине высокого образования, обладавшей необыкновенным драматическим талантом. С тех пор, как существует русский театр, у нас не было такой артистки для высокой комедии, как А. М. Каратыгина, урожденная Колосова. Никто в таком совершенстве не играл ролей больших барынь, как она. В драме она также была у нас первая , в свое время. От этого брака родились четверо детей, из коих три сына умерли в младенчестве. Осталась одна дочь, Евгения Васильевна, которая находится в замужестве за отставным полковником фон дер Паленом. В прошлом феврале (1853 г.) В. А. Каратыгин имел утешение крестить первого своего внука, который во святом крещении назван Васильем. Радостно провели мы у него вечер на крестинах и никак не думали, что вскоре в этом семействе воцарится вечное горе!

По истечении блистательной двадцатилетней службы в театральной дирекции В. А. Каратыгин, с женою и дочерью, отправился в первый раз в чужие краи в 1845 году, и чрез полгода возвратился, в ноябре того же года. В другой раз В. А. Каратыгин ездил за границу в 1850 году и, отправившись в мае, возвратился в октябре.

Великих артистов уже не было в Европе, и присматриваться для науки было не к кому. С наслаждением припоминал В. А. Каратыгин о пребывании своем у знаменитого Рубини, в его вилле на берегу озера Комо [419]. В. А. Каратыгин подружился еще в Петербурге с добрым Рубини, который был то же в пении, что В. А. Каратыгин в драматической игре.

В. А. Каратыгин был приятный собеседник в каждом образованном обществе, и в домашней жизни примерный сын, брат, муж и отец, прибавлю – и примерный друг. Кто пользовался его дружбою, тот испытывал это. Иные стыдятся признаваться, что испытали от людей добро, а я горжусь этим. При перестройке моего Карлова архитекторская смета оказалась недостаточною, и мне надлежало разложить на несколько лет работы, которые я намеревался кончить в два года [420], потому что требовалась значительная сумма денег, которой у меня не было в готовности. Я ни у кого не просил взаймы и решился подождать. Внезапно является ко мне В. А. Каратыгин с упреками, что я забываю своих друзей, не имею к ним доверенности и тем оскорбляю их. Я не догадался сначала, в чем дело. «Я знаю, – сказал Василий Андреевич, – что вам нужны деньги, что вы сокрушаетесь об этом, и, признаюсь, досадую, что вы мне не сказали! Вы знаете, что у меня есть кое-какие деньжонки в запасе, следовательно вам надлежало бы отнестись к первому ко мне! Сколько вам нужно?» – Признаюсь, я ошаломел, молчал и уже на повторенный вопрос отвечал: «Десять тысяч ассигнациями!» – «Вот они!» – сказал Василий Андреевич, обнял меня, поцеловал и ушел поспешно, сказав, что торопится на пробу. На другой день я послал ему заемное письмо, но Василий Андреевич возвратил мне надодранным и с надписью карандашом: «Между друзьями не считаются». Наконец, когда я возвратил ему деньги и стал благодарить, Василий Андреевич сказал: «Мне надобно благодарить вас, это вы доставили мне случай дать хоть малое доказательство моей к вам дружбы» [421]. Вот каков был В. А. Каратыгин с людьми, в привязанности которых к себе был уверен!

Высоко уважал талант В. А. Каратыгина и любил его, как умного и доброго человека, покойный Александр Сергеевич Грибоедов; по моему мнению, образец просвещенного европейца. Какие приятные минуты провели мы летом 1826 года, когда Грибоедов жил у меня на даче, в последнее свое пребывание в Петербурге (на Петербургской стороне, на берегу Невы, в доме г. Коссова). В. А. Каратыгин иногда декламировал нам, и Грибоедову особенно нравились сцены из «Эдипа-царя» [422]. Язык Грузинцева хотя тяжел, но в трагедии его много истинно драматических положений, которые Василий Андреевич передавал чрезвычайно умно. Главное, что В. А. Каратыгин совершенно понимал то, что должен был выражать, и тем возвышал каждую роль, не упуская малейших ее оттенков.