Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

18 октября 1832 г. цензор В. Н. Семенов доложил Петербургскому цензурному комитету, что в очерке «Чиновник», предназначенном для «Северной пчелы», Булгарин «изображает в смешном виде такие предметы, которые не только не заслуживают осмеяния, но еще могут некоторым образом служить к чести чиновников, имеющих ограниченные средства к удовлетворению своих нужд». В результате комитет запретил очерк, поскольку в нем «осмеивается целое сословие чиновников», а Главное управление цензуры 31 октября утвердило это мнение [450]. В следующем году 22 сентября Главное управление цензуры запретило статью Булгарина о романе П. П. Свиньина «Шемякин суд» [451]. В мае 1836 г. по докладу цензора А. В. Никитенко комитет запретил его статью «Успехи разума», представляющую собой «жестокую личность против одного из литераторов московских» [452]. Булгарин в 1852 г. написал отрицательную рецензию на книгу И. И. Давыдова «Опыт общесравнительной грамматики русского языка» (СПб., 1851), но министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов не разрешил печатать ее, так как книга Давыдова была издана Академией наук [453]. И таких цензурных запретов текстов Булгарина и других авторов «Северной пчелы» были сотни. А цензурных вычеркиваний и изменений на порядок больше.

В переписке Греча и Булгарина масса сообщений о том или ином запрете и сетований на придирчивость и трусость цензоров. Процитируем лишь одно из них. 1 июня 1844 г. Греч писал Булгарину: «Мои работы идут хорошо и без затруднений. Только приводит меня в отчаяние цензура. Запретили статью Полевого о судьбе Долгоруких при Анне Иоанновне, и только потому, что статья предполагается для газеты. В твоей статье [цензор А. Л.] Крылов исключил все, что ты говоришь о пользе простой пищи: он требовал одобрения медицинского начальства. Ужасная судьба! И мы слывем европейцами! Это хуже киргизского и готтентотского просвещения» [454]. А вот сетования Булгарина в письме А. В. Никитенко от 11 января 1839 г.: «…что г. Фрейганг делает с нами, это ужас! Только что принесли к нему “Пчелу”, тотчас за красные чернила и пошел чертить, не обращая внимания на конец и выводы» [455].

В то же время получение цензурного разрешения не снимало с Булгарина ответственности. Он не раз получал выговоры за публикации, хотя они были разрешены цензором. Например, когда Булгарин по поводу смерти попечителя Дерптского учебного округа Е. Б. Крафстрема позволил себе «публичное суждение об умершем сановнике, толки о направлении его деятельности и даже намек на недостаток в нем учености», министр народного просвещения А. С. Норов 23 ноября 1854 г. предписал попечителю Петербургского учебного округа сделать ему «строгий выговор с объявлением, что в случае дальнейших с его стороны нарушений цензурных правил он подвергнется строжайшему по законам взысканию» [456].

Но и цензоры не раз страдали из‐за того, что разрешили напечатать в газете тот или иной материал. Например, в 1825 г. цензурный комитет получил замечание за публикацию в «Северной пчеле» (№ 60) «Военной новгородской песни 1170 года» [457], в 1834 г. министр народного просвещения С. С. Уваров предписал попечителю Петербургского учебного округа «внушить цензору, рассматривающему “Северную пчелу”, наблюдать большую осторожность насчет статей», «неприязненных к высшим классам» [458], о чем и было объявлено цензору В. Н. Семенову, а в следующем году Семенов получил выговор за то, что в объявлении об издании книги Булгарина «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» пропустил фразу о том, что в книге будет рассмотрено отношение верховной власти и церкви к государству [459], в 1840 г. цензоры Крылов и Е. И. Ольдекоп получили выговор за помещенные в № 220 «Северной пчелы» «Фельетонные заметки о Москве» [460], в 1851 г. цензор Крылов получил выговор за публикацию в «Северной пчеле» перевода с немецкого статьи «Императорская публичная библиотека в С.Петербурге» (№ 236) [461], и т. д.

Казалось бы, как человек умный, понимающий желания властей и хорошо чувствующий, что можно и что нельзя печатать в данное время, Булгарин не должен был конфликтовать с цензурой. Однако все было не так просто. Как опытный журналист, он стремился привлечь читателей и печатать интересные и по возможности острые материалы, а цензуру именно такие материалы и не устраивали. Кроме того, как публицист с определенной идеологической программой, он стремился пропагандировать свои взгляды, вполне лояльные и направленные на поддержку действий власти. Но император не нуждался даже в похвалах и одобрении своих действий, потому что считал, что подданные должны повиноваться без рассуждений, их дело исполнять, а не думать. И наконец, среди цензоров было немало недалеких и трусливых людей, которые перестраховывались и не пропускали даже то, что вполне можно было печатать. Вот характерный случай, о котором Булгарин писал 26 октября 1848 г. профессору истории Петербургского университета и члену-корреспонденту Петербургской академии наук Михаилу Семеновичу Куторге: «Посылаю Вам важный документ для истории просвещения в России! Беда только, что потомки не поверят истине. Прости Господи тех, которые выбрали в ценсоры гг. Крылова, Елагина [462]et consorts! Гунны, авары и аланы [463]в сравнении с ними – англичане! Особенно велик Елагин! – Он всеми силами стремится к тому, чтоб с нами сбылось то, что Тацит говорит о римлянах (в “Жизни Агриколы”, на 1 стр.): “Memoriam quoque ipsam cum voce perdidissemus” [464]. Полюбуйтесь, как этот мудрый Елагин вычеркнул объявление о вашей книге [465]и с какою щедростью разлил, при этом случае, красные чернила!! Попечитель [М. Н. Мусин-Пушкин] – человек умный и добрый – но не употребляет своей власти для обуздания своеволия глупейших в мире ценсоров!» [466]

Поэтому Булгарину приходилось выстраивать сложную линию поведения, чтобы по возможности максимально успешно преодолевать цензурные препоны и минимизировать потери. Для этого он использовал несколько методов:

– в записках в III отделение добивался смягчения цензурных порядков. Опираясь на М. Я. фон Фока, Булгарин вел длительную борьбу против старого («чугунного») Цензурного устава 1826 г. и внес немалый вклад в создание нового, значительно более либерального устава 1828 г. [467]Кроме того, он не раз высказывался в пользу снятия запрета на публикацию театральных рецензий и добился своей цели [468];

– в этих же записках настаивал на изменении персонального состава цензоров – устранении малокультурных и консервативных цензоров и замене их здравомыслящими и образованными [469]; эти пожелания при реформе цензуры были, видимо, учтены; по крайней мере, его рекомендации по отстранению одних и назначению других лиц совпали с тем, что было сделано;