Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

Ради Бога, назначьте ¼ часа на свидание. И этого много! Пяти минут довольно. Как прикажете, так и будет сделано – без малейшего возражения . Я – питомец школы Александра Лукича Крылова et consorté [482]—

и душевно преданный Вам Ф. Булгарин.

29 окт[ября] 1845

СПб.

У меня такая система, что после каждой правды я помещаю облегчительные обстоятельства : circonstance atténuante [483], следовательно, если Вы прочтете полное изложение какого дела, то оно представится Вам в другом виде. Зная вашу благонамеренность и просвещение, я убежден, что Вы так и делаете, но простите мне, как прощает доктор больному: что у кого болит, тот о том и говорит!

На место исключенных мест препровождаю заметки, которые прошу покорнейше пересмотреть, и при сем честь имею препроводить 1-ю главу 2‐й части.

Вчера я никак не мог быть у Вас к крайнему моему сожалению и, как в течение целой недели Вы заняты и не принимаете, то я в отчаянии! Нельзя ли Вам назначить мне свидание на неделе, вечерком, только на 10 минут, чем крайне меня обяжете.

С истинным уважением и душевною привязанностью ваш покорный слуга Ф. Булгарин.

3 ноября 1845

СПб.

Благороднейший и добрейший Александр Васильевич!

Ради Христа умоляю о возвращении двух последних глав (8 и 9) первой части «Воспоминаний» – и двух вставных листов – об экономе Боброве и воздухоплавании , и почту это личным одолжением. Крайняя нужда до зарезу!

Душевно уважающий и преданный Фаддей Булгарин

11 ноября 1845

СПб.

Да ниспошлет Вам Господь здравие, для блага литературы и на радость всем добрым людям!

Вы были так добры, что сообщили мне 9-ю, т. е. последнюю главу 1‐й части «Воспоминаний» – но без 8‐й главы я не могу печатать – и дело остановилось . 8-я глава самая пустая – тут только кадетские россказни . Если б Вам было тяжело читать: позвольте сообщить Вам в корректуре! [484]

Извините, что надоедаю!

Душевно преданный Ф. Булгарин

13 ноября 1845 СПб.

В моих «Воспоминаниях» в VIII главе сказано было, что в начале царствования императора Александра – первым щеголем в гвардии был тогдашний плац-майор Иван Савич Горголи . Вы изволили вымарать имя, отчество и фамилию и оставили только заглавные буквы. Я видался с И. С. Горголием и спросил его, не противно ли ему будет, если я скажу, что он в свое время был первым щеголем ? Он решительно отвечал, что, напротив, на старости лет это будет ему даже приятно, а потому, если Вы позволите, то я впишу его фамилию. Впрочем, это – маловажность, которую я поместил только для потехи доброго старика, потому что он сам любит об этом рассказывать [485].

Знаю, как Вы заняты и что Вам некогда переписываться с авторами, – но как я без спроса не смею прибавить ни одного слова после ценсуры, то и прошу вашего разрешения на этом же письме:

Можно

или

Нельзя. —

Зачеркните одно из этих слов и баста!

Истинно уважающий и душевно любящий Вас Ф. Булгарин.

СПб.

22 нояб[ря] 1845

Если сие письмо мое не застанет Вас дома, то благоволите или сказать вашему человеку, когда я должен прислать за корректурами – к Вам мною доставленными, или напишите одно словцо – карандашиком. Прошу об одном: если Вам что не понравится – вычеркните сами – без всяких комитетов: ибо Вы один из всей санта-германдады [486]пользуетесь неограниченною моею доверенностью.

С чувством истинного уважения и душевной привязанности весь ваш Ф. Булгарин

27 ноября 1845 СПб.

NB. Увы! Только три дня остается до 1 декабря, когда должна выйти в свет книжка – вместе с «Биб[лиотекой] для чтения» [487]! Отец родной! Молюсь: «Господи, спаси люди твоя и благослови достояние твое!» [488]

Право, не постигаю той удивительной вольности, которою пользуются «Отеч[ественные] записки», и той неприкосновенности, которою обеспечен г-н Краевский! Крылов (ценсор) был сегодня у меня и показал мне исключения из статьи об «Отеч[ественных] записках» [489]! Я решился перенесть суд повыше и всеподданнейше просить моего личного благодетеля, Царя православного, разрешить: почему Краевскому позволено печатно поносить меня самым гнусным образом , топтать мое имя в грязь, употреблять самые низкие выражения [490], – а мне запрещено даже защищаться! [491]Дело это должно принять самый сериозный оборот, потому что у меня собраны акты. Наконец вывели меня из терпенья!

Прошу всепокорнейше о возвращении метрики моей или свидетельства о крещении [492]. Я сообщил вам вместе с корректурными листами. Во всем покоряюсь вашей воле, скорблю, что должен надоедать Вам – но что же делать. Вольно же Вам быть честным, умным и благородным человеком!

28 нояб[ря] 1845

СПб.

Хоть вовсе запретите предисловие, но только разрешите дело , чтоб я мог выдать книжку вместе с «Библиотекой для чтения». Уж когда так суждено, что каждая ракалия может ругать меня и поносить, когда в «Иллюстрации» можно печатать, что я подделываю к себе письма артистов (в «Пчеле» на той же неделе было напечатано письмо Рубини) [493], когда Вяземский может печатать также на меня эпиграммы [494], а Белинский лаяться как собака в «Отечественных записках», а мне безыменно даже нельзя сказать, что на меня клевещут, – пусть будет так! Уж теперь дело только в механисме! Ради бога решите , – это предисловие! Ужели даже нельзя сказать, на каких правах я говорю о современности , что критика и лай меня не сбили с толку? Вычеркните что угодно – оставьте два слова – запретите вовсе печатать – только разрешите! Об этом слезно умоляет душевно преданный Вам Ф. Булгарин [495].

29 нояб[ря] 1845

Сегодня, в ценсурный вторник [496], отправился я в ценсурный комитет и пустился чрез Неву, не скажу с опасностью жизни, но с неприятностью , потому что мостки чинили в средине, и мы должны были пробираться вокруг, по льду. Нет комитета! Биржа есть – и все , что составляет присутствие – есть, а комитета – нет!

Некто, мне вовсе незнакомый, Николай Иванович Анисимов, сжалился надо мной, поверил рукопись с книгой и внял моей просьбе – отправить к Вам билет на выпуск книги , для отдачи билета мне, если Вы найдете, что в рукописи все исправно. Но явился другой человек, объявил, что он секретарь комитета [497]и не соглашается на это! День мой пропал!