Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

2 августа 1849 Карлово возле Дерпта

Мне весьма прискорбно, что мое евангельице о прильвицких истуканах, о которых мы не одного с Вами мнения, причинило Вам неудовольствие. Но мне показалось, что Вы слишком жестко осудили противников Вашего мнения – и перо увлекло! [514]А книга Ваша все-таки хорошая, и я усердно советовал бы Вам распространиться. Например: слон по-польски słoń – а солнце по-польски słońce. Известно, что слон в Индии животное, посвященное солнцу. А символика? – Предмет богатый и Вам совершенно принадлежащий! Но об этом потолкуем при свидании.

Ваше милое письмо ко мне, из Царского Села, от 13 августа заключается следующим: «Возвращаю окончание 6‐й части “Воспоминаний”, что касается до начала, то сделайте одолжение, отнеситесь к г. председателю ценсур[ного] комитета – Михаил Николаевич разрешит, без сомнения, все, что может быть разрешено ценсурой».

Извините, почтеннейший Измаил Иванович, но я не понимаю и не догадываюсь, о каком начале Вы говорите в письме! Если о том, что исключено из представленного к напечатанию в «Библиотеке для чтения» – то я об этом и думать перестал. Что с воза упало – то пропало!

Что же касается до присланного Вами окончания, то я вымарал вовсе то, что говорится о неохоте славян сражаться в чужих рядах, под начальством чужеместных начальников, чтоб не было применения к Австрии [515]. Что же касается замечания о том, что сами немецкие правительства покровительствовали Тугендбунду [516]и ввели политику в университет – то это история, приведенная нашим графом Уваровым [517]и повторенная в нынешних обстоятельствах во всех русских газетах. Правительство наше никогда не одобряло этого и никогда не допускало политики в университете – а я говорю совершенно в духе правительства, защищая притом наши университеты, не упоминая об них. Позвольте оставить и верьте, что этого не перетолкуют в дурную сторону. Ведь я человек опытный, отец семейства и из пустой фразеологии не пожертвовал бы своею личностью! Но так было, и так это былое произвело нынешнее лихо. Весь мир вопит об этом и все наши высшие убеждены, что тайные общества и их главы развратили германское юношество – а я видел, как варили и пекли этот яд. Толкую же я после графа Уварова! Misericordia! [518]

Вы живете в Царском Селе, среди великолепных садов и царской роскоши – а если б мне удалось залучить Вас в мое Карлово – я бы потешил Вас природою. Авось и сбудется когда-либо моя надежда! [519]

С истинным уважением и душевною преданностью честь имею быть вашим покорным слугою Фаддей Булгарин

16 августа 1849

Критика имеет полное право насмехаться на сочинения автора, почитать и объявлять его произведения дурными, противными изящному вкусу и т. п., но если критика обвиняет человека во лжи , т. е. что он небылицы выдает за быль , то должно представить доказательства, ибо тут дело идет не о достоинстве сочинения, но о чести и характере автора. «Отечественные записки», «Финский вестник» и «Иллюстрация» вместо того, чтобы критиковать мои сочинения, создали себе идеал какого-то злодея и беспрестанно намекают на меня, разбирая и представляя в ложном свете мою жизнь, не только литературную, но и частную, искажая истину ложью и самыми гнусными выдумками [521]. Что бы я ни сказал о журналах или отдельных сочинениях, «Отечественные записки», «Финский вестник» и «Иллюстрация» приписывают зависти , корыстолюбию и другим гнусным страстям . Позволено ли это ценсурным уставом?

В моих критиках я говорю только о деле , почитая себя не вправе входить в побудительные причины автора. Представляю самый легкий образчик злобных противу меня намеков [522]. По какому праву «Иллюстрация» без доказательства называет меня лжецом и обманщиком , говоря, что я в моих «Воспоминаниях» выдаю за быль небылицы ? Таким образом позволено будет каждому, умеющему написать три строки, подорвать доверие читателей к автору, сказав, без доказательств , что в таком-то сочинении, выдаваемом за правду , – ложь и выдумка !

Во Франции я бы позвал гг. Кукольника, Краевского и Дершау в суд исправительной полиции, но здесь должен обратиться в ценсурный комитет, с покорнейшею просьбою прекратить частые противу меня личности. Пусть действуют противу меня тем же благородным оружием (т. е. пусть критикуют и осмеивают написанное мною), каким я противу них действую. Однажды в статье о сочинении г. Кукольника кем-то кстати было упомянуто о винном спирте , и А. М. Фрейганг вымарал это, и весьма справедливо, опасаясь, чтоб не было применения к автору [523]. Напротив, про мое и меня в критике «Отеч[ественных] записок», «Финского вестника» и «Иллюстрации» исчисляются все гнусные пороки, чтоб бросить на меня тень подозрения ! За доказательствами дело не станет! Противники мои, не умея подорвать моей литературной репутации, стараются печатною клеветою повредить моей частной репутации, между тем как ни печатно, ни словесно не могут представить никакого доказательства . Долготерпенье мое усиливает их тактику.

Прошу покорнейше позволять печатать всевозможные насмешки над моим слогом, языком, ученостью , но в отношении характера и частной жизни прошу защитить меня настолько же от клевет , насколько «Отеч[ественные] записки», «Финский вестник» и «Иллюстрация» защищаются господами членами ценсурного комитета даже от самых неумышленных выражений, могущих подать повод к намекам. Прошу только равного права в ценсуре с моими противниками, противу которых мне часто запрещается приводить даже полные фразы из их сочинений, как будто их ошибки и неприличия должны быть покрытием, а противу меня и клевета должна иметь свободу в русском книгопечатании!

СПетербург, 3 декабря 1846

Надворный советник Ф. Булгарин [524]

Одним из самых содержательных откликов на «Воспоминания» Булгарина была рецензия Н. А. Полевого. Фоном ее были сложные и противоречивые отношения Полевого и Булгарина.

Познакомились они летом 1821 г., Полевой поместил в булгаринском «Северном архиве» (1824. № 13) рецензию на издание летописи Нестора. Появление у Полевого с 1825 г. собственного журнала и особенно публикация там содержащей серьезные упреки рецензии Н. Полевого и П. Вяземского на изданный Булгариным альманах «Русская Талия» (Московский телеграф. 1825. № 2; без подписи) привели к ухудшению отношений. В «Северной пчеле» были помещены направленные против Полевого памфлет NN (Ф. Булгарина?) «Горе от “Московского телеграфа”» (1825. № 80) и статья Греча и Булгарина «Антикритика на замечание во II-ой книжке “Московского телеграфа”» (1825. № 82). В ответ в качестве приложения к № 13 «Московского телеграфа» вышла брошюра Н. Полевого (без подписи) «Особенное прибавление к “Московскому телеграфу”. Обозрение критических и антикритических статей и замечаний на “Московский телеграф” <���…>» (продолжения ее были приложены к № 15, 16), а в «Московском телеграфе» был помещен памфлет Я. Сидоренко [Н. Полевого?] «Матюша – журналоучка, или учение свет, а неучение тьма» (1825. № 15; см. также продолжение в № 22). После этого разгорелась ожесточенная полемика; в «Московском телеграфе», «Северной пчеле», «Северном архиве» и «Сыне Отечества» в 1825–1827 гг. увидели свет десятки материалов на данную тему. По справедливому замечанию К. А. Полевого в его воспоминаниях, «в основании спора не было глубокой литературной идеи, не было какого-нибудь богатого последствиями направления. Хотели оспорить друг друга, или, лучше сказать, обвинить, унизить неприятеля и, конечно, достигли этого хоть отчасти, потому что указывали на ошибки, обмолвки, слабые и смешные стороны <���…>» [525]. Но был прав и Булгарин, когда указывал, что «это оживило литературу и обратило на нее всеобщее внимание» [526].