Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

Противу 14 пункта . В «Воспоминаниях» сказано, что Сперанскому пожаловано 7000 десятин земли, а почтенный автор утверждает, что 5000. Ainsi soit-il! [714] [715]

Противу 15 пункта спорить не буду, потому что сказанное почерпнул из вышеупомянутой записки, на французском языке, пересмотренной Сперанским [716].

Противу 16 пункта . Вот одно замечание, которое я принимаю, потому что оно входит в разряд характеристики Сперанского. Он отрешил Трескина. Дело важное, возвышающее характер обожаемого мною мужа! Это непременно исправлю, если мои «Воспоминания» доживут до второго издания, и покорнейше благодарю почтенного автора статьи за поправку [717].

Противу 17 пункта . Я сказал, что Сперанский составил Сибирское уложение . Почтенный автор статьи возражает, что десять законоположений для Сибири, составленные Сперанским, изданы совокупно и названы: Учреждением для управления Сибирских губерний . Справедливо! Но если в литературном сочинении частное выражение должно почитать ошибкою , то и я вправе заметить почтенному автору статьи, что он, обвиняя меня, сам впадает в то же самое прегрешение, называя в VII пункте обвинений Комиссию о составлении законов Комиссиею законов . И я вправе сказать, что Комиссии законов у нас никогда не было, как говорит почтенный автор, что у нас не было никогда Сибирского уложения! Это то же, что: bonnet blanc, et blanc bonnet [718]. Ужели это будет ошибка, за которую взыщет потомство, если я скажу: «Приятель мой поехал в Сибирь», вместо того, чтоб сказать: «Приятель мой поехал в Сибирские губернии » [719].

Противу 18 пункта . Был ли Сперанский членом Комиссии о составлении законов, по возвращении из Сибири, или только поставлен в сношения с комиссиею, это совершенно не важно ни для потомства, ни для характеристики Сперанского. Главное в том, что ему было поручено рассмотрение составляемого тогда проекта Уложения, в чем сознается и сам почтенный автор статьи, т. е. что высокий ум и глубокие познания Сперанского были оценены. Мне только это и нужно! [720]

Противу 19 пункта . Сперанский скончался точно 11 февраля, а не в январе 1839 года. Но как во вступлении к статье сказано, что исправление неверностей и недоразумений в характеристике Сперанского предпринято для потомства, то мне кажется, что не только для потомства, но и для современников разница в нескольких днях кончины не составляет важности. Я даже не помню, в каком месяце умерли Кольберт, Питт, Каннинг, но знаю, что это были великие мужи! [721].

Противу 20 пункта . Чтоб доказать любовь Сперанского к литературе, я сказал, что он даже среди государственных трудов успел написать и издать в свет несколько сочинений. Почтенный автор уличает меня в неверности показаний , а именно, что одно сочинение Сперанского написано им в то время, когда он был преподавателем в семинарии, и издано, по моему же показанию, после его кончины [722]. Не знаю, что скажет публика и потомство, но я почитаю эту неверность маловажною. Для характеристики Сперанского важно то, что он и посреди государственных трудов занимался литературою, и это верно [723].

Вот и все обвинения. Писал я не юридическую записку, где от каждого слова и выражения требуется математической верности, писал не полную биографию, а представил характеристику, т. е. ум и душу Сперанского, так, как понимал [724], и излил чувства собственной души к мужу, которого любил как отца родного и которого память священна для всех знавших его. Почтенный автор статьи в «Русском инвалиде» упоминает о Записках (рукописных) барона Розенкампфа, бывшего некогда одним из близких к Сперанскому людей, в служебном отношении [725]. Эти рукописные Записки и другие бумаги барона Розенкампфа о Сперанском мне известны [726], но я, по известным мне причинам, не принял ни одной мысли и ни одного показания господина барона. Для биографического очерка я руководствовался двумя документами: рукописною запискою на французском языке, составленною близким к Сперанскому лицом, и другою запискою , приготовленною для Энциклопедического лексикона [727]. Обе эти записки пересматривал сам Сперанский, исключил из них все похвалы и оставил одну сущность, не вдаваясь в мелочи [728]. Что Сперанский сам пересматривал эти записки , на то могу представить неопровержимые доказательства, и даже намерен представить в будущих томах «Воспоминаний». Во всяком случае долгом считаю поблагодарить почтенного автора статьи в «Русском инвалиде» за то, что он обратил внимание на мои «Воспоминания», которые потому только мне дороги, что в них я могу излить чувства моей благодарности к благородным людям и выставить их ум, душу и заслуги, а если ошибся или ошибусь в числах и в подлинных названиях казенных бумаг, в числе, в имени и отчестве эпизодического лица, то думаю, что и публика и потомство не поставят мне этого в вину [729]. Принимая даже все исправления , представленные почтенным автором статьи «Русского инвалида», мой портрет Сперанского останется тот же! Пятна отысканы на раме портрета, а не на холсте [730]. При случае смою эти пятна на раме [731], но ни за что в мире не изменю ни одной черты в портрете, потому что пишу по чувству и по убеждению. Finis! [732]

Если б дело шло не о графе М. М. Сперанском, я бы промолчал. Но как искусная критика побочных обстоятельств могла бы подвергнуть сомнению сущность дела, именно характеристику незабвенного мужа, я должен был объяснить, что хотя рама портрета может быть дурна, но если портрет верен, то цель художника достигнута [733].

Карлово, 13 июля 1848

В 1849 г. профессор Александровского университета в Гельсингфорсе, переводчик и исследователь скандинавской литературы Я. К. Грот (1812–1893) опубликовал в «Санкт-Петербургских ведомостях» (№ 79–82) статью «Очерки из Финляндских походов в 1808 и 1809 годах (Статья первая)», где рассказал о творчестве шведско-финского поэта Йохана Людвига Рунеберга (1804–1877), бывшего ребенком во время этой войны и посвятившего ей сборник стихотворений «Fänrik Ståls sägner» («Рассказы фенрика Столя», 1848). При этом Грот заметил, что «несколько любопытных эпизодов из этой войны можно найти (к сожалению, не без примеси неточных и неверных показаний) в “Воспоминаниях” Фаддея Булгарина, участвовавшего в походе 1808 года» (№ 79. 13 апр.). Так началась «война о войне», растянувшаяся на полтора месяца. Свет на вспыхнувшую критическую баталию проливает переписка Грота с П. А. Плетневым. Имя Булгарина встречается там довольно часто, причем в контексте, как правило, резко негативном [734]. Однако письмо Грота от 8 декабря 1848 г., посвященное «Воспоминаниям» Булгарина, отличалось своей тональностью: «Последние дни я провел за изучением воспоминаний Булгарина о финляндском походе в 1808 году. При всех его недостатках, у него таки есть много интересного. Я готовлюсь начать статью, для которой мне нужно это чтение», – и через несколько дней, 14 декабря, сообщал: «Кончил выписку из Булгарина о войне в Финляндии 1808 года» [735]. Плетнев, согласившись в ответном письме, что «у Булгарина действительно много сохранено фактов», тем не менее язвительно заметил: «Жаль, что он их все повернул в одну сторону, именно к возвышению гнусной фигуры своей», и в очередном письме от 22 декабря предложил так вести полемику: «Когда будешь ты выводить наружу все глупости Булгарина, то ради Бога не давай такого оборота статье, будто она для этого написана. Нет, ты о своем пиши деле, а Булгарина бей по носу только при удобном случае, как советует Пушкин: